– Куда?! – метнулся за ним Лавкин, ощущая праведный хозяйский гнев. – Ты кто, ваще, такой?!
Но в прихожей никого не оказалось. Незнакомец таинственным образом дематериализовался, чем привел Петра Ильича в состояние глубокой растерянности.
На деревянных ногах, прямой, как шпала, он проследовал в комнату и рухнул в кресло, размышляя о том, что где-то в его мозгу, прежде таком здоровом, должно быть, пролегла глубокая трещина.
Следом за первым визитом последовали другие. Пришельцы вели себя вызывающе нагло. Хозяина квартиры игнорировали напрочь – то ли не слышали его возмущенные крики, то ли просто не обращали на него внимания. Но топали, словно каменные гости – и днем, и ночью. Их было немного – двое-трое ежедневно. Они приходили и уходили из квартиры Петра Ильича поздними пассажирами подземки, направляясь через пустынный вестибюль, мимо бабушки-Лавкина, сидящего в железной будке.
Чаще других туда-сюда шастал один – невысокого роста в кожаной куртке странного покроя и сапогах выше колен. Ноздри крупного горбатого носа раздувались, словно этот тип все время принюхивался. На поясе у него болтался длинный опасный кинжал.
«С таким ножичком в милицию загребут за милую душу», – думал Лавкин. Милицию он уважал и боялся – по молодости лет заимел кое-какой опыт, едва не угодив в колонию за кражу бутылки с портвейном. Из-за этого скорбного биографического факта он сразу и решительно отмел всякое желание обратиться в компетентные органы.
«Еще решат, будто это я устроил этакое безобразие», – размышлял Петр Ильич, – и привлекут за содержание притона. Или какую другую статью пришьют. С них станется».
Было и другое соображение. Петр Ильич не без оснований опасался, что расскажи он кому-нибудь о том, что у него в квартире появилась сияющая арка, откуда то и дело лезут странные незнакомцы, и его сразу передадут в руки специальным докторам – любителям одеть совершенно нормального человека в смирительную рубашку. В желтый дом Петр Ильич очень не хотел. Он желал и дальше жить в своей типовой однокомнатной квартире, чинить краны и устанавливать вентили. Лавкин работал сантехником на участке Стрешнево-Товарное. И иного существования для себя не чаял.
Между тем, «этакое безобразие» продолжалось. Негодование Петра Ильича со временем сменилось крайним раздражением. Пару раз, впав в состояние, близкое к истерике, он пытался даже задержать незваных гостей.
Кинулся лохматому и тощему замухрышке наперерез:
