– А как твоя мама на это смотрит?
– А она не работает. У нее инвалидность.
– Понятно… А отец?
– Нету.
– Так… А зачем ты хочешь заниматься математикой? Почему не чем-нибудь другим?
– Ну… Мне нравится. И, говорят, в политехнический надо математику сдавать, а я технику люблю. И там конкурс маленький.
– А ты хочешь обязательно в институт?
– Ну, на вечерний. Нельзя, что ли?
– Можно… Хорошо. Так. Давай по порядку. Чем ты хочешь – конкретно – чтобы тебе помог?
– Объяснить… У нас математичка непонятно объясняет.
– Да? Гм… Может быть, это ты не очень внимательно слушаешь?
– Нет. У нас на уроках почти никто не понимает. Уже потом – кто как. Вот у моего соседа есть отец, который в математике сечет, так он объясняет… И я у него списываю… Иногда…
Молчание.
– Ну, Саша, ладно… Давай попробуем. Только я ведь не всегда свободен, ты уж извини, у меня не так много времени…
– Да, я знаю. Я не буду приставать. И я заработаю, честное слово. Я же не попрошайка, чтобы мне дотации делать.
– Что-что делать?
– Дотации…
– Гм… Ну ладно. Когда в следующий раз чего-то не поймешь – звони…
– Спасибо, Ростислав Викторович! За мной не заржавеет!
– Ладно, пока…
– До свидания!
Короткие гудки. Мягкие, далекие, будто вспыхивающий и гаснущий огонь.
* * *
В воскресенье после дневного спектакля Эмма отправилась на книжный развал и среди цыганского беспорядка собирающих свой товар лоточников успела-таки разыскать потрепанный учебник по математике для шестого класса. И потратила на него большую часть своего выходного – понедельника.
С желтых страниц на нее пахнуло детской скукой, первыми утренними уроками, когда сонная голова клонится к парте, а белый свет «дневных» ламп режет глаза. Тем не менее она поборола минутное отвращение, и взялась читать, и даже решать задачи; некоторые дались легко. Некоторые обескуражили.
На другой день она взяла учебник с собой на работу. Читала в метро; стоявший за спиной мужчина чуть подтолкнул ее:
– Пацан! Ты бы с дороги ушел, если не выходишь?
Эмма обернулась. Мужчина был лет пятидесяти, коренастый и плотный, с пышными рыжеватыми усами:
– Э-э-э…
Эмма видела, как округляются глаза. Как усы вроде бы обвисают, а рот приоткрывается:
– Это… а…
И как, наконец, мужик берет себя в руки:
– Гм… Извините.
Эмма шагнула в сторону, пропуская его к двери.
* * *
В пятницу Эмма отправилась на выездной спектакль в детском санатории.
Санаторий был ничего себе, из приличных; вокруг пустых спортивных площадок стоял заснеженный лес, кое-где пронизанный лыжнями. В административном корпусе были ковры и вазы, икебаны и картины на стенах, в спальных корпусах – проходя по двору, Эмма подняла голову – виднелись несиротские занавески на окнах, короче говоря, это был богатый, «козырный» санаторий, за каждую путевку в который родители либо насмерть бьются с профсоюзом, либо выкладывают недоступную многим сумму денег. Отвоевывают или покупают своим детям месяц казенной тоски…
