— Ты что, муженек, совсем умом тронулся — глухонемых трахать? Че, нормальных блядей вокруг мало?
— Бес попутал, — повторил Самец, не выходя из критического состояния по части доводов. — Я ее уволил.
— Кто бы сомневался! Ладно, живи, олень, — сказала Вероника и вдруг невзначай подумала про Будякина, о котором не вспоминала уже года три. — Ты у меня еще будешь рогами за высоковольтные линии цепляться, — провозгласила она и, виляя задом, вышла из кухни.
— Дядь Гена, иди сюда, — позвал Самец.
Дядя Гена появился из Андрюшиной комнаты, где он занимался с пареньком рисованием, помогая копировать гравюру Дюрера «Меланхолия», зашел на кухню и уселся за стол напротив хозяина. Самец распечатал бутылку «Вдовы», к которой они с Вероникой не притронулись.
— Пил такое? — грустно спросил он, разливая шампанское по стаканам.
— Пил и не такое, — чокаясь, ответил дядя Гена.
— Че делать-то, дядь Ген?
— Не знаю. Наверно, блудить так, чтобы никто об этом не знал, — ответил его собеседник. И добавил: — Если тебе, конечно, это надо.
Как и говорил дядя Гена, бизнес Арсения стал расширяться. Маркс с Энгельсом представили Арсению еще двоих облицовщиков, которых знали давно. Арсений встретился с ними, обговорил условия, ударил по рукам и на следующий день отправил их на новый объект в Солнцево. С одним из них, Юриком, уже через месяц пришлось расстаться: больно уж необязательный был человек! Пропивая заработок, мог на работу не выйти. С заказчиками спорил, и к тому же от него плохо пахло. Такого было стыдно представлять клиентам. Арсений не раз слышал упреки в его адрес, приходилось подменять Юрика другими мастерами, срывая их с важных объектов, и извиняться перед заказчиками. В итоге — выгнал. Юрик потом звонил, просился обратно, но Арсений, посоветовавшись с дядей Геной, был непреклонен. От таких людей надо избавляться сразу, слишком уж низок их культурный уровень.
— Совершенно не заботятся о завтрашнем дне, — говорил дядя Гена.
Пару раз Арсений привлекал Юрика в помощь на авралы, а потом про него забыл.
Другой мастер, Максим Петрович, крепкий мужичок лет пятидесяти, еврей с израильским гражданством, был просто находкой. Человек слова. Сказал — сделал. Обещал прийти в десять — ни на минуту не опоздает. На работу его любо-дорого смотреть. Все ровно, чисто, и мусор прибран. Все технические вопросы решал на месте. Если видел, что человек упертый, не спорил, а делал, как скажут, хотя наперед знал, что будет плохо. А уже потом, за дополнительную плату, переделывал как надо. И себе нервы берег, и дурачкам их собственную неправоту наглядно демонстрировал. Когда душа просила, мог вечером выпить бутылку водки, хорошенько закусить, а утром — как огурчик, за руль — и на объект. Уникум. В Израиле Максим Петрович прожил два года, поработал недолго по своей профессии, получил гражданство и смешное водительское удостоверение, которое впоследствии вводило в недоумение всех московских гаишников. Жизнь в Израиле пришлась Максиму Петровичу не по душе, и вскоре он вернулся в Москву, получив российский вид на жительство.
