– Добрые стволины! – продолжал старик, опускаясь на пень. – Севко палят…
– Слава Богу! Не жалуюсь! – Полудин покосился на сеть, в которую, отступая, едва не угодил ногой. – Да и у вас сетёнка неплоха, правда, ячейки крупноваты.
– Не бойся! – загадочно усмехнулся старик. – Моя рыбка не проскочит.
– Что ж, доброй тони! – пожелал Полудин, теребя ружейный ремень.
– А ружьецо-то, случаем, не тяжеловато? – с неожиданной ехидцей спросил старик. – Плечо еще не натер?
– Своя ноша не тянет! – отозвался Полудин.
– Ну-ну! – улыбнувшись, сказал старик, и под нависью кустистых бровей заиграли зеленоватые светлячки.
Квитка злобно заворчала и бросилась к ногам Полудина…
И получилось так, что вскоре после той встречи в лесу закапризничало, стало давать немыслимые «пудели» когда-то надежное ружье. Полудин терялся в догадках: может, стволы перегрелись при частой стрельбе? забилась песком казённая камера? отсырели патроны? а вдруг – чем черт не шутит! – всю охотничью обедню испортили обыкновенные куриные яйца, которые, следуя давнему суеверию, ни в коем случае не следовало брать на охоту.
Жена, видя Полудина, скорбно склонившегося над «Пордэем», спрашивала:
– Может, ему врача вызвать?
– Нужно будет – вызову! – мрачно отвечал Полудин. И продолжал ездить на охоту с больным ружьем.
– Зачем ты его берешь? – удивлялась жена. – Все равно не стреляет.
– Прогулять! – невозмутимо отвечал Полудин.
– Что значит «прогулять»? Странно. Очень странно.
Вообще ей многое в Полудине казалось странным: удивляло, как он безоглядно-легко променял синицу житейского благополучия на писательского журавля в неприветно хмуром российском небе, поражал его мальчишески-живой интерес к охоте и невидным, по ее мнению, людям.
Оказавшись в беде, Полудин не мог пожаловаться на невнимание друзей-охотников: советы сыпались словно заряды – дружно, «решетом», но от поля к полю истощалась самодельная дробь, и кто-то, хорошенько прицелившись, жахнул напоследок надежной «безымянкой»:
– А ты Отцу крестному позвони. Уж он-то наверняка присоветует.
Отец крестный, потомственный охотник – говаривали, его дедушка даже умер в шалаше, на тетеревином току, – дотягивал земной срок вместе с женой на лесном кордоне. Прожили свой век Ерофеич с Матвевной как пара дружных воронов: она детишек высиживала, а он пропитанье приносил в крепком мужском клюве. Выкормили они, высидели двух птенцов-молодцов, которые, оперившись, разлетелись по чужедальним городским кронам; одна отрада – внук Лёшка свил гнездовье неподалеку, стал нахаживать по дедовским следам манкие охотничьи тропы.
