– Прими гостинец! – ласково, словно уговаривая капризное дитя, сказал Полудин.
– Гостинчик? – сварливо переспросил Ерофеич, и Полудин, до тонкостей знающий Отца крёстного, легко представил себе отказную речь: «Ты чего выдумал? Я тебе баба, что ли, чтобы гостинцами тешить? Я, слава Богу, на Озере живу, и твоя утва мне оскомину набила! Ты бы мне лучше батарейки привез. А то – гостинчик!»
И, сам себе напомнив о батарейках для фонарика, Полудин, перегнувшись в поясном изломе, забрался в брючный карман: слава Богу, не забыл! И, опережая Ерофеича в словесном проявлении недовольства, уже поигрывающего на губах, быстро сказал:
– Я тебе и батарейки принес. Посмотри – те ли?
Ерофеич сразу помягчел лицом, недовольная гримаса на губах исчезла. Смиряя свою гордыню, старый охотник пробормотал:
– Ладно. Приму твоего селезня…
– Порадуй… – начал Полудин и недоговорил. Может быть, недоговорил потому, что и так было ясно: кого же еще радовать? только старую, терпеливо сносившую мужнину охоту-присуху, Матвеевну.
– Хорошо, милок. Порадую я твоим селезнем Варюшу…
И так это неожиданно, с уверенностью проговорилось, будто Полудин не старику нес убитую дичину, а втайне, обманывая себя и Ерофеича, исподволь вынашивал охотничий гостинчик для Варвары. Борясь с нахлынувшим на него смущением, Полудин нагнулся и, подобрав свежий древесный сколок, стал с подчеркнутым усердием очищать свои сапоги от земляной налипи.
А Ерофеич повертел в руках круглые батарейки, удивительно похожие на тяжеленькие нестреляные патроны, и, душевно успокаиваясь, переключился на погибшего из-за излишней осторожности селезня: ощупывал тугой зоб, змеисто-вялую шею, побитое дробью левое крыло…
– Молодчина! Влёт стрелял, – похвалил старик, продолжая изучать селезня. – А почему сразу не взял? Туман, что ли, помешал? Или скрадок тесноват? Тут, брат, с поводком не ударишь.
И, переживая чужую охоту, как собственную, Ерофеич припомнил свое давнее поле.
– Молодой еще был… Отец меня, словно гончака, на серьезную охоту наваживал… – Он говорил задумчиво, уплывая глазами в прошлое, будто полузабытый сон пересказывал. – Как-то по весне… у Родников это было… я крякаша из шомполки сбил. Стреляя с берега, вскинул ружьецо – хлесть! – мой селезень крылья сложил – и в камыши. Тут я кубарем с берега да в воду, даже патронташ не снял. Что мне ямины да кочи! Поднял ружьецо над головой и – полный вперед! Вот головушка забубённая! – Он покачал головой, удивляясь самому себе. – Горяч я был, ох горяч! Но я тебе вот что скажу: когда в охотничью удачу веришь, то любое ружье прикладисто, любое синь-озеро молодцу по колено. – Он усмехнулся. – В крайнем случае по грудь…
