– Отец, - Джошуа разрывался между нежеланием обратить гнев отца на себя и стремлением привлечь его внимание к тому, что творилось снаружи.
Вначале Патрик не понял, в чем дело. Он хотел что-то пробурчать по поводу снега, который может идти когда ему вздумается. Но не успел.
С каждым мгновением небо становилось все темнее, а ветер усиливался. Бешеный танец грязно-синих льдинок мешал теперь разглядеть даже ближайшую скалу, где должно быть нагло так усмехался Брайан.
Брайан. Патрика обуревали страх первый раз в жизни отступить и ответственность перед поселком, перед людьми, которые в него верили, перед Седриком и Джошуа, в конце концов. Ответственность. Ее ни на кого не переложишь.
А буря и не думала прекращаться. Скорее наоборот. Поземка свивалась вселенской змеей, вздумавшей поймать свой хвост. Куски льда мерно, но неумолимо стучали по крыше флаера. Красные сполохи молний прорезали свинцовое небо.
И эта погода! Причем в самый неудачный момент.
Хотя стихии бесновались снаружи, на душе было холодно и пусто.
Пробормотав про себя нечто невразумительное, Патрик принял решение.
Ничего, он сюда еще вернется!
Он шел не спеша. Ему некуда было спешить. Шаги лениво отражались от холодного металла коридоров. Но ему было абсолютно все равно.
Неожиданно он остановился. Это место было точно таким же, как и тысячи мест, которые он прошел, не замечая никакой разницы. Но остановиться он решил именно здесь.
Что-то большое и черное, словно крылья смерти, аккуратно сложенные за спиной, легко спорхнуло вниз.
Он сел. Расчехлил гитару. Грустно улыбнулся, когда она снова, как и в былые времена, легла ему на колени.
Как давно это было! И как недавно; все равно…
Она лежала у него на коленях, такая же волшебная, такая же прекрасная, словно, словно, словно -
словно что-то родное и дорогое, оставшееся далеко позади, и он уже не мог вспомнить насколько.
Но он к этому не стремился. Он жил кратким мгновением, которое всегда будет с ним, каждый раз рожденное заново, но все такое же непрерывное.
Пальцы сами тянулись к струнам, желая оживить то, что было давно и осталось далёко.
Они замерли, готовые коснуться податливой нежности струн, готовые…
Затянутые в черную кожу пальцы не осмелились нарушить сладкое безумие тишины.
Но Фредди было абсолютно все равно. Закрыв глаза, он слушал самую красивую музыку на свете, рождавшуюся в неведомых глубинах его странной души. Настолько странной, что он подчас сомневался, а душа ли это?
