Начну с того достопамятного дня, когда высокочтимый учитель наш отправился в Рим, чтобы предстать перед судом духовенства. Мы, ученики его, оставшись одни, пребывали в безмятежном расположении духа и даже, как это свойственно юности, были почти веселы, уповая на превосходство и неуязвимость учителя, но также на того римского владыку, коего мы привыкли считать покровителем нашей молодой науки. Я помню, как мы позволяли себе самые непочтительные шутки и остроты в адрес членов церковного суда, дерзнувших потребовать от учителя явиться пред их светлые очи, и если мы и тревожились о нем, то лишь при мысли о тяготах путешествия, ожидавших уже немолодого, седовласого человека, или о всем известных разбойничьих бесчинствах на дорогах Папской области [2], вновь усилившихся после кончины сурового Папы Сикста. Лишь когда мы получили весть о благополучном прибытии учителя в Рим, во мне впервые шевельнулась тревога, однако она не была связана с этой вестью, но имела совсем иную причину.
Все дело в том, что в этот вечер Диана, боготворимая мною девушка, племянница и ученица синьора, впервые после длительного перерыва пришла ко мне в расположенную на самом верху дома и широко открытую к небесам комнату, которую мы, ученики, в шутку называли «преддверием неба», так как в ней хранились инструменты и стекла, с помощью которых синьор учил нас исследовать звездное небо. Приход ее так смутил и взволновал меня, что руки мои заметно тряслись, когда я готовил для нее телескоп. Ее руки, как мне показалось, тоже слегка дрожали, но я не отважился приписать это своему присутствию, ибо мне никогда не приходило в голову, что она может хотя бы заметить мои чувства, не говоря уже о том, чтобы разделить их. Ах, в моих восторженно-влюбленных мальчишеских глазах она была не просто женщиной, как все остальные девушки, – она была для меня почти богиней! Каким удивительным казался ее образ, уже хотя бы благодаря столь необычным для ее пола ученым занятиям! Товарищи мои в шутку называли ее Уранией, а я и в самом деле считал это имя единственным достойным ее именем: разве не странствовала она меж звезд подобно небесной музе? Я до сих пор отчетливо вижу перед собой ее умное гордое лицо, всегда серьезно-благоговейный взгляд, устремленный на синьора; лишь иногда, когда учитель – случайно или сознательно – чуть дольше обычного говорил, глядя ей в лицо, оно вдруг как бы освещалось изнутри, словно озаренное сиянием небесных светил. Только в последнее время, перед самым отъездом учителя, она нередко казалась мне задумчивой и озабоченной, и если прежде она приводила нас в восторг своими умными, тонкими вопросами, – ей почему-то нравилось называть его не дядюшкой, а учителем, – то теперь, слушая его разъяснения, она безмолвствовала, а еще я заметил, что она часто ходит в близлежащий монастырь кларисс
