Тогда ему стало страшно.
Ведь он ясно видел бредущую в темноте высокую фигуру. Он ясно видел…
Рубашка прилипла к спине. Взгляд – невольный, суеверный – на шторку, прикрывавшую мутноглазый портрет безумного Дон-Кихота, сеньора Кристобаля Кихано…
– Санчо… – сказал он и поразился, как жалобно звучит его голос. – Ты здесь ничего не видел?
Оруженосец был уже рядом. Коснулся его руки:
– Сеньор Алонсо… Тут у вас дом такой, то лестница скрипнет, то сквозняк пройдется… Может и привидится всякое. Чего вы всполошились?
– Привиделось, – сказал Алонсо, сам стыдясь своего детского страха. – Привиделось, Санчо… Бывает.
* * *
Алонсо брел, подняв свечку, и мечтал только об одном – поскорее добраться до спальни, когда в темноте ему померещилось не дуновение даже – так, колебание воздуха, пламя свечки дрогнуло и чуть не погасло.
Сквозняк… бывает.
Бывает… Но потом ему померещился осторожный скрип половицы. Не случайный скрип пола, который давно хорошо бы починить – а именно негромкий, приглушенный звук, который издает половица, когда по ней идут на цыпочках.
Он малодушно оглянулся – ему показалось, что в конце коридора метнулась тень.
Некому тут метаться. Фелиса спит, и Санчо ушел к себе в комнату…
Показалось. Бывает.
* * *
Фелиса хрюкала от смеха. Затыкала себе рот подолом рубашки – и все равно смеялась, синея; в какой-то момент Санчо испугался, что она задохнется или проглотит язык.
– Какое у него было лицо! Нет, ты видел, Санчо! Вот умора… Ты смотрел на его лицо? Я бы что угодно отдала, чтобы еще раз его увидеть…
– Увидишь, – сказал Санчо нехотя. – Только… одно и то же повторять не надо. Теперь, к примеру, перевести часы… Или звук какой-нибудь, шелест…
– А ходить за ним уже не надо?
– Надо. Ходить будем по очереди – ты, я…
Фелиса минуту сдерживалась, а потом снова покатилась со смеху. У ног ее лежали самодельные ходули и старая льняная простыня.
– Нет, ну как вспомню его лицо… Не могу!
– А ты его не любишь, – сказал вдруг Санчо, сказал, сам не зная зачем. – Ты ему врала.
Фелиса сразу же перестала смеяться. Уставилась на Санчо, покрутила пальцем у виска:
– Ты чего это? Ясно, я его люблю. Чего это я его не люблю?
– Ты его не жалеешь, – сказал Санчо медленно.
– Здрасьте, – сказала Фелиса. – Чего его жалеть? Мы же балуемся, играем… Кстати, ты мне не сказал, зачем тебе все это надо?
– Зачем? – Санчо прищурился. – Уж такой веселый я человек, пошутить люблю. Понурая свинья, говорят, глубоко копает, зато веселой свинье желуди сами в рот валятся…
