Почему он смеется, подумал Станко. Муравьи жрали его со все возрастающей жадностью.
– Кому я говорил, а? – бодро продолжал Илияш.
– Освободи… – простонал Станко, не узнавая собственного голоса.
Сильная рука дернула его в сторону. Станко снова качнулся, потом качнулся сильнее, потом веревка, держащая его за ноги, оборвалась. Станко упал лицом в траву.
Лежа на животе, он ощущал, как браконьер режет стягивающие его путы; вот отпустило плечи, грудь, живот… Вот легче стало ногам… Руки не слушались – Станко их попросту не чувствовал. Подвывая от боли и облегчения, принялся сметать муравьев, катаясь лицом по траве.
Илияш, стоя над ним, строго выговаривал:
– Если я сказал – на месте, то это, будь уверен, «на месте» и значит! Надо было тебя полчасика тут подержать, хорошая была бы наука… Помнишь того парня, что мы видели?
– Скотина ты, – шептал Станко, вытирая вместе с муравьями и слезы, – скотина… Хороша наука… Я посмотрел бы на тебя, свинья ты…
Он всхлипнул и перевернулся на спину. С трудом сел. Сказал прямо в смеющиеся глаза:
– Свинья! Ты где был?! Я звал тебя, звал…
– Сам свинья, – отозвался Илияш в тон. – Я, что ли, не предупреждал тебя? Сам виноват, не скули теперь!
– Это я скулю? – Станко зашелся от гнева. Веки его быстро опухали, не давая глазам раскрыться. – Я еще и скулю?!
– Знаешь, – протянул Илияш с насмешливой рассудительностью, – поговорка есть: мишка любит мед, а пчелки виноваты!
Станко сердито отвернулся.
Этой ночью им не пришлось спать.
Пригас костер, Илияш прикорнул рядом. Станко, которого весь день колотил озноб от муравьиного яда, потихоньку бредил с открытыми глазами. Ему мерещилась Вила в подвенечном платье и с красной косынкой на голове; в этот момент Илияш, всегда чуявший опасность за версту, дернулся и сел, беспокойно уставившись на Станко соловыми глазами. Обоим стало вдруг ясно, что рядом, в темноте, находится кто-то третий.
Ни шороха, ни звука, ни привычного крика ночной птицы; Станко, мгновенно покрывшись испариной, нащупал в темноте обнаженный меч. Илияш сжимал в одной руке кинжал, в другой – тлеющую ветку из костра.
Тот, третий, смотрел на них из глубокой, как колодец, тьмы. Станко казалось, что он слышит мерное, сухое дыхание. Потом – тресь! – сломанная веточка щелкнула со звуком разгрызенной кости.
– А… – начал было Станко, но Илияш так глянул на него, что тот прикусил в пересохшем рту и без того непослушный язык.
Прошла минута, потом еще невесть сколько времени, ветка в руке Илияша перестала тлеть, пальцы Станко, сжимающего тяжелую рукоять, онемели – а третий, ночной гость из темноты, все не уходил.
