– А в придачу он еще принял у себя твою жену… или, лучше сказать, твою бывшую жену, – добавил Асольв. – Ты ведь знаешь, что фру Хильдвина уехала к нему и объявила о разводе с тобой?
Бергвид удивился, в лице его промелькнула яркая досада: он не терпел, чтобы решали за него, даже если само решение его устраивало. Эйра с мгновенной болью в сердце вглядывалась, не огорчило ли его это известие. Но его лицо тут же приняло небрежно-презрительное выражение: пусть никто не думает, что та коварная женщина имеет власть хоть как-то его задеть!
– Я рад, что она избавила меня от забот! – сказал он. – Она может отправляться хоть к Вигмару Лисице, хоть к Фенриру Волку, и пусть не боится, что я потребую ее назад! Там, у Вигмара, ей самое место! Два локтя от одного полотна!
Он посмотрел на Эйру, и ее облило чувство счастья: в этих словах отречения от прошлого, в этом взгляде, искавшем понимания, она увидела прямой призыв разделить его будущую судьбу, занять освободившееся место.
Ничего особенного не было сказано, но Эйре мерещилась между ними какая-то важная связь. Она раньше обычного ушла в девичью: ей требовалось время и покой, чтобы волнение взбудораженной души хоть чуть-чуть улеглось. Все потоки сил души и тела в ней перемешались, взбаламутились; почти не прикасаясь к ней, Бергвид как бы взломал двери ее души и заставил все внутреннее здание перестраиваться, приспосабливаться к нему. Ночью Эйра спала плохо и беспокойно; ей мерещилось, что он рядом, его темные глубокие глаза не отпускали ее взгляд, его низкий, хрипловатый, страстно взволнованный голос, какого она еще не слышала наяву, что-то шептал ей неразборчиво в самые уши. Проснулась она с чувством беспокойного нетерпения: хотелось скорее увидеть его снова, чтобы душа могла продолжить трудную работу приспособления к чужой душе и скорее довести до конца.
Ей пришлось подождать: гости, утомленные долгой дорогой, еще спали. Когда Бергвид вышел, лицо его казалось бледным, черты обострились, глаза смотрели устало, и сердце Эйры переворачивалось от нежности и сострадания. Она отдала бы свою жизнь, чтобы помочь ему.
Несколько дней прошло так же: Бергвид был вял по утрам и воодушевлялся к вечеру, они с Асольвом вели бесконечные разговоры о низости слэттенландских конунгов и Вигмара Лисицы, Эйра слушала и сострадала ему, вынужденному все время думать о своих врагах. Однажды он заговорил о своей матери, показал ее зеленые стеклянные бусы, которые носил на шее в память о ней – ему привезли их вместе с известием о ее смерти. Душа Эйры трепетала; само имя его матери, женщины, давшей ему жизнь, казалось ей священным, как имя богини. Далла – «красавица». И уже невольно рождались мысли, что если у нее когда-нибудь будет дочь, то она непременно назовет ее Даллой: и в память этой женщины, и просто потому, что лучше этого имени нет.
