* * *
– Сдается мне, что это не мой сын, – задумчиво, как будто размышляя вслух, сказала кюна Хёрдис.
Сидевшие в гриднице поближе к ней приподняли головы, ровный гул болтовни, перемежаемый стуком костей по доске и азартными выкриками в дальнем углу, притих. Теперь раздавалось только потрескивание огня в очаге и шум ветра над крышей.
Торбранд конунг повернул голову к жене. На седьмом десятке, в шестьдесят два года, он оставался так же невозмутим и даже сохранил привычку пожевывать соломинку. От дряхлости он был еще далек – спина его не горбилась, руки не ослабли, а огрубевшее, морщинистое лицо сохраняло выражение силы и твердости. Заостренный, низко опущенный кончик носа придавал его лицу немного зловещий вид, тонкие губы были сжаты, как будто не хотели выпустить наружу ни одного доброго слова. Блекло-голубые глаза смотрели умно и остро, но теперь наряду с прежней проницательностью в них появилась усмешка, которая уничтожала первое пугающее впечатление. Конунг фьяллей как будто смеялся в душе над чудачествами молодых, которые еще так мало жили и не знают всего того, что знает он, Торбранд по прозвищу Тролль. Его длинные волосы и борода, когда-то светлые, теперь приобрели серовато-рыжеватый оттенок и белели тонкими нитями седины.
– Вот как? – вынув соломинку изо рта, Торбранд конунг бросил на жену насмешливо-вопросительный взгляд. – Ты сомневаешься в этом? Обычно отцам бывает свойственно сомневаться. Но чтобы мать сомневалась – я это вижу в первый раз.
– Я тоже вижу в первый раз… кое-что! – многозначительно, с тайной язвительностью заметила кюна Хёрдис.
Народ в гриднице переглядывался. Гридница конунговой усадьбы Аскегорд казалась тесноватой из-за огромного старого ясеня, который рос прямо в полу посреди помещения и уходил кроной выше крыши, а гостей всегда набиралось в избытке. Ясеневый фьорд был густо населен, в нем стояло множество усадеб, дворов и двориков, и все их хозяева считали своим долгом по вечерам являться к конунгу. Правда, многие из ярлов ушли в летние походы, но и оставшихся хватило, чтобы занять все места на скамьях и даже на полу возле двух очагов. Дальняя от дверей часть помещения считалась женской, и там журчала болтовня; при звуках голоса кюны женские скамьи притихли. Сама кюна Хёрдис сидела не там, а напротив конунга, чтобы не пропустить ничего из более важных мужских разговоров.
– Но если сомнения посетили тебя впервые именно сейчас, этому должна быть причина! – намекнул конунг. – Троллиных подменышей, я так слышал, подкидывают в колыбель. Но чтобы подменили мужчину двадцати четырех лет от роду – это, хозяйка, что-то новое в земле фьяллей.
