Ей хотелось чуда и благородства. Она читала и перечитывала в газетах и журналах трогательные истории о возвышенной и бескорыстной любви, когда молодые и красивые девушки отдавали свои сердца покалеченным на чеченской войне парням и как все замечательно потом получалось. Она представляла, как будет всю жизнь служить Власу – такому прекрасному и мужественному парню, как будет вывозить его в кресле-каталке на улицу, идти по парковой аллее, высоко подняв голову, а прохожие будут оглядываться и перешептываться между собой.
Сказка, которую она придумала, была прекрасной, но в ней не было ответа на один вопрос: на какие деньги Дина собиралась жить с Власом. Ей не хотелось об этом думать. Все, что касалось материальной стороны жизни, вызывало в ней отвращение. Нищета наступала ей на пятки, когда она была студенткой факультета журналистики, когда устроилась в газету к Фризову и сняла квартиру, когда ходила по магазинам на Новом Арбате и смотрела на витрины, умирая от зависти к женщинам, паркующим рядом собственные иномарки. Мысли о деньгах были пыткой. Они отравляли сказку, отравляли то светлое и чистое, что зарождалось между ней и Власом.
Сказка так и умерла никем не прочитанной. Как-то Влас позвонил из Берлина ей домой и сказал, чтобы она срочно готовила загранпаспорт. На той благодатной почве, в которую Дина, не жалея, вкладывала свои любовь, заботу и сострадание, ничего не взошло. Почва оказалась бесплодной. Во всяком случае, Дина внушила себе, что это так. Когда деньги хлынули на нее обвалом, вспоминать про сказку стало стыдно, и не было для Дины уже ничего более страшного, чем снова стать нищей. Потому она легко, не мучаясь, не сдерживая чувств, возненавидела Власа только за то, что он начинал трясти головой, выходя из машины к инспекторам ГАИ.
* * *
Гера нарезал тонкими ломтиками «шпиг копченый по-казацки», который Бодя купил в Елисеевском гастрономе, и аккуратно разложил янтарные лепестки на тарелке. Вторым деликатесом, которым его компаньон решил побаловаться, были «вареники с картошкой и шкварками». Вода в кастрюле закипала. В комнате было душно. Через наглухо закрытые окна и ставни не проникал дневной свет. Сидя на полу рядом с настольной лампой, Бодя пересчитывал деньги, раскладывая их вокруг себя ровными стопками.
– Три тысячи двести тридцать три доллара, – объявил он, прижимая ладонью к стопке последнюю купюру.
– Всего-то, – разочарованно произнес Гера. – И из-за этого Лемешев убил двух людей?
