Четвертый ряд. Три свободных кресла из четырех. В одном, слева от прохода, сидела маленькая высохшая старуха, страдавшая от идеальной бессонницы. У нее на коленях лежала большая и по виду тяжелая книга. Когда стюардесса оказалась рядом, старуха подняла лицо, на котором не было и тени сна. Одновременно она закрыла книгу, заложив между страницами морщинистый пальчик. Стюардесса посмотрела на странно оформленную обложку. Имя автора – Джеймс Джойс, – написанное огромными буквами, ни о чем ей не говорило.
Старуха добродушно улыбнулась, превратившись в старушку. Лучики морщинок брызнули из уголков глаз, разрезая желтеющий пергамент. Она похлопала ладошкой по обивке соседнего кресла и сказала вполголоса:
– Присядьте, дорогуша, вы, наверное, устали. Давайте-ка поболтаем о том о сем.
Стюардесса улыбнулась в ответ и глазами показала на девочку.
– Может быть, немного позже.
– Отлично, – обрадовалась старушка. – Я вас жду. Этот чертов Джойс еще скучнее, чем Агата Кристи.
* * *
…Вернувшись и поудобнее устроив ребенка в кресле, стюардесса приготовила две чашечки кофе, затем, как и обещала, присела возле старухи. Та была в восторге и от кофе, и от возможности поболтать. И гораздо больше, чем все книги на свете, ее интересовала личная жизнь девушки.
– Есть ли у вас друг, милочка?
У стюардессы не было друга. У нее вообще никого не было. Хотелось бы ей, чтобы кто-нибудь ждал ее дома. Но она была сиротой, жила в общежитии и не знала по-настоящему, что такое «дом». Зато она могла бы многое рассказать о тоске и безнадежном ожидании, о спасительной сигарете или глотке чая, заменяющем самого страстного любовника…
Однако той ночью у нее возникло странное, необъяснимое предчувствие, что кто-то ждет ее в конце пути – и это будет встреча, о которой девушка мечтала всю жизнь, даже не осознавая своих смутных и робких, глубоко спрятанных желаний. Тот, кто ждал ее, не имел лица или чувственного образа. Он был частью окружающей бесконечности – тень в темноте, молчание в тишине, врата в пустоте…
В беседе со старухой незаметно пролетело время, но измерить его стюардесса не могла. Смысл большинства вопросов ускользал от сознания. Несмотря на внешнюю приветливость, в старухе было что-то цепкое и безжалостное. Она расспрашивала о работе, о прошлом, но ни слова не сказала о будущем. Она словно заворожила стюардессу, и та покорно сидела рядом, глядя на высохшее лицо в ореоле седых волос, а вокруг этого лица, как оклад некой жуткой кощунственной иконы, застыл черный лед стекла, отражавшего плохо различимые силуэты, но не пропускавшего снаружи ни света, ни звуков…
