Он взглядом заставил приблизиться к нам толстого холуя в расшитом золотыми нитками малиновом мундире. Я видел, как невидимые пальцы буквально сминают тесто жирного лица, вылепливая против желания своего обладателя угодническую мину и раздвигая губы в приветливой улыбке. Но в глазах толстяка был только страх на грани паники.
– Господа желают занять отдельный кабинет? – пробулькал администратор, давясь собственным языком.
– Господа желают лучший столик на двоих, – небрежно бросил Габриэль, рассматривая полуголую певичку, которая появилась в круге света на сценке и приласкала чёрный бок рояля.
Я молил бога, чтобы ему не вздумалось устроить тут представление на манер того, которое он затеял у Хомы. Мои молитвы не пропали даром. Сегодня хозяин, кажется, был настроен миролюбиво.
Администратор, более ни о чем не спрашивая, проводил нас к столику и смахнул с него табличку с броней. Толстяк имел несчастный вид существа, раздираемого противоречиями, – вроде быка, которого тянут за кольцо в носу. По его знаку рядом тут же материализовалась целая команда официантов, и через секунду мы с Габриэлем уже опускали наши тощие зады на придвинутые стулья. Он бросил на спинку красный плащ, игнорируя гардероб, а раку водрузил на третий стул. Таким образом, стальной ящик занял достойное место.
Рука в белой перчатке выдвинулась откуда-то из-за моей спины и положила передо мной карту вин, которую я мог бы читать на ночь, как сентиментальный роман. Одни названия чего стоили! Я и не подозревал, что в нашем захудалом городишке ещё остались потребители подобной роскоши. Впрочем, покуда ходит «Западный экспресс», Боунсвилль будет приобщён ко всем благам цивилизации и вдоволь нахлебается из её ночного горшка.
И хотя по нашему поводу неодобрительно перешёптывались за соседними столиками, я вдруг почувствовал себя легко и вполне комфортно. Как в старые добрые времена, когда я полагал повышенное внимание к своей персоне само собой разумеющимся. Рядом с Габриэлем мне ничего не угрожало, кроме… него. Он мог защитить, возвысить, уронить в грязь, накормить, заставить голодать, внушить уверенность в своих силах и тут же вышибить табурет из-под ног. Сделав меня своим слугой, он принял на себя ответственность за мою жизнь и даже за моё человеческое достоинство. Это было очередное искушение – на этот раз искушение рабством, – и преодолеть его было куда труднее, чем искушение свободой. Мне понадобились на это долгие годы…
