могут дать мне новое зрение, слух, голос – но никто не вернет мне утраченную веру.
Сколько можно кривляться? Сколько можно пытаться «быть мужчиной», изображая безразличие к собственной судьбе? Кому нужен этот глупейший театр, в котором всем заправляет наша греховная гордость? Я выдержал достаточную паузу, чтобы считаться хорошим солдатом.
Я осторожно поднес к глазам свои руки. Кисти пострадали не так уж сильно. На коже остались небольшие ожоги; кое-где вспухли волдыри. Рана в предплечье почти не причиняла боли – пуля прошла навылет.
Я коснулся грязными пальцами того, под чем уже не было лицевых мышц. Того, что уже не отзывалось на тончайшую игру нервов, ежесекундно прорисовывающую привычный облик и доставляющую в мозг информацию о состоянии разных частей тела… Я дотронулся до чего-то чужеродного, нечувствительного, незнакомого…
И внезапно отнял руку. Мозгляк следил за мной с медицинским интересом. Казалось, он вот-вот произнесет: «Ну что же ты тянешь, дурашка?» Ангел улыбался. Примерно так же улыбаются люди, наблюдая за возней глупого, но любимого щенка. На Жасмин я старался не смотреть.
Забыв о том, что у меня может не оказаться губ и языка, я попросил:
– Дайте зеркало.
Получилось. Безболезненно и вполне внятно. Но это был не мой голос. Из глотки вырвались модулированные звуки, которые я не мог назвать своим голосом. И, говоря по правде, вообще не мог назвать человеческим голосом! Эти звуки были синтезированы.
Очередной удар я принял со стойкостью оловянного солдатика. Солдатик ведь не кричит и ничего не чувствует. При большой температуре он только начинает плавиться и теряет форму. В конце концов от него остается блестящая лужица олова, из которого можно отлить все что угодно…
Груша услужливо сунула мне в руку осколок зеркала размером со спичечный коробок. Сволочь! Безмозглая свиноматка… Зеркало было влажное от пота – наверное, то самое, глядя в которое она «наводила красоту». И вдобавок от него пахло какой-то приторно-сладкой гадостью вроде пудры. Но я находился не в том положении, чтобы питать брезгливость к чему бы то ни было.
Я бросил взгляд на осколок с расстояния, при котором в нем поместились только мои глаза. Как будто еще в раннем детстве тупого ублюдка до смерти напугали – на всю оставшуюся жизнь. Вот уж действительно «чудные голубые глазки»! Они оказались особенно выразительными, если учесть, что у меня не было век. Огромные выпученные шары с пятнами блеклой голубизны вместо зрачков. И что-то темное в самой середине. Что-то такое, к чему даже не хотелось присматриваться…
