Но между нами стоит Минотавр. Двадцать лет я пытаюсь его уничтожить, и двадцать лет Горгий мне в этом препятствует. Наша взаимная ненависть такая давняя и немеркнущая, что стала привычкой, по-моему…
О, конечно, он всего лишь пришел сообщить мне, что на могучем и богатом Крите все обстоит благополучно: ремесленники работают, пахари пашут, жрецы возносят молитвы богам, враги нападать не собираются. Обычный визит вежливости, один из приближенных царя пришел засвидетельствовать почтение царице, как того требуют неписаные дворцовые законы. И я с долей кокетства – я все же не только царица, но и женщина – поддерживаю пустую болтовню.
Убила бы своими руками… Он не упомянул ни о вчерашнем отравителе, покушавшемся на жизнь Минотавра, ни о лучнике, выпустившем стрелу в него самого, – к чему? Мы прекрасно понимаем друг друга, он знает, что я знаю, а я знаю, что он знает… Мы с ним привыкли за двадцать лет выражать язвительные реплики посредством вежливых улыбок.
Правда, не он один во всем виноват. Он не более чем орудие. Уж если убивать, я начала бы с Миноса. Наверное, я единственная на свете женщина, которой муж так страшно отомстил за случайную измену – чудовищем в Лабиринте, вечным позором господствующей над дворцом каменной громады. И ведь каждый на Крите, да и за его пределами все знает… Что из того, что ни один критянин не смеет произнести это вслух – разорвут лошадьми, а за пределами Крита о Минотавре и его родителях судачат в открытую, – я все равно не слышу… Что мне до того, казалось бы? Но как бы там ни было, а самый страшный мой сон – тысячеголосый шепот в уши: «А мы знаем… Знаем…» И вдобавок сознание того, что ты – мать одного из самых отвратительных чудовищ, каких только знал мир… Как это могло случиться, о священный петух? К чему эта отвратительная выдумка о быке, ведь не было никакого быка, тогда, двадцать один год назад, был Тагари, молодой и красивый начальник конной сотни, и люди Миноса его убили, хотя Минос никогда, ни до этого случая, ни после, не трогал моих любовников. Как это могло случиться, о священный дельфин? Временами подступает острое желание самой взглянуть на Минотавра, посмотреть на страшилище, из-за которого я страдаю двадцать лет. Ненавижу… Неужели нет силы, способной заставить рухнуть серые стены Лабиринта, погребя под собой мой вечный позор?
Вошла Ариадна, и я едва успела сделать беззаботное лицо. Моя единственная любовь и отрада, все остальное и все остальные – случай, каприз, мой мимолетный вздор…
