– Мы их ловили в сети,
Ощипывали враз,
Наивные, как дети,
Они молили нас…
– А-а!!! – услышав первую строчку, заревела публика, чуть ли не заглушая фронт. Хорошо еще, что звук с пульта идет на гарнитуры прямо нам в уши, и Чуч не сбился:
– … «Пожалуйста, отпустите,
Мы так боимся тьмы…»
А мы: «Ну нет, простите,
Вас слишком любим мы!»
Кивком головы я нажал кнопку включения гарнитуры, и припев мы заорали в три голоса:
– Гей, гей, веселей,
Что за чёрт там сто-онет?!
Гей, гей, веселей,
Жар костей не ло-омит!
И снова Чуч один стал выкрикивать незатейливые рубленые фразы:
– Перо пойдет в перины,
Мясцо на шашлычок,
Уже стоят графины,
Горчица и лучок.
Какой там «отпустите»…
Не надо слезы лить,
И хватит, не учите
Нас, как нам надо жить!
Когда Петруччио только-только сочинил это и впервые показал нам, Чуч сказал: «Живодерская какая-то песенка». «Дурак ты, – отозвался Петруччио. – Тут показана сила духа, сила святой идеи. Просто она показана от противного». «От очень противного», – понимающе кивнул Чуч.
– Гей, гей, веселей,
Что за чёрт там сто-онет?!
Гей, гей, веселей,
Жар костей не ло-омит!
– на этот раз толпа внизу орала вместе с нами. И мне подумалось, что, наверное, зря мы начали с этой песни, в которой есть нечто первобытное. Нет чтобы исполнить что-нибудь любовно-лирическое со щемящим соло на терменвоксе… Эту толпу разогревать не надо, она и без того чересчур горячая. А главное, людей СЛИШКОМ МНОГО. Такое количество уже может перейти в неожиданное и опасное качество.
– продолжал Чуч, –
Такими же точь в точь,
Но вовремя сменили
Ваш «божий день» на ночь.
Скажите, что мешает
Вам сделать тот же шаг?
Но каждый вновь решает
Быть твердым, как ишак…
И мы опять заголосили припев, но тут что-то грохнуло, да так, что подпрыгнула сцена, и у меня заложило уши. Фронт обесточился, и музыка смолкла. Теперь-то я уже понимаю, что в какой-то степени нам даже повезло, что мы начали именно с этой песни. Если бы мы, например, поставили её в конец, мы отыграли бы весь двухчасовой концерт, прежде чем вся эта буча началась бы. А так хоть зря не мучались.
Ведь, как стало ясно позже, никому тут наша музыка не нужна была, и возбуждение толпы имело совсем иной характер. Просто какое-то ключевое слово, «ишак» например, или сочетание «быть твердым, как ишак», был назначено командой к началу бунта, и когда мы начали именно с той песни, в которой эта команда содержалась, они и возликовали.
Сразу за грохотом и вспышкой сверху раздался оглушительный хруст, это из чего-то пальнули в алмазный купол. Наверху в нем появилась дыра диаметром в несколько метров, и во все стороны от нее протянулась паутина играющих разноцветными искрами трещин. А вниз, в толпу, полетели осколки – куски с тазик величиной. Толпа взвыла и колыхнулась. То, что сейчас погибнет несколько десятков человек, было неизбежно.
