В Таганрог Георгий на зимних каникулах так и не попал. Он, правда, хотел все-таки поехать, как только после недели болезни температура упала до тридцати восьми, но мать сама воспротивилась.
– Да ты что, Егорушка! – кричала она в телефонную трубку. – Конечно, соскучилась я, но разве можно больному в поезд? Продует в дороге, еще хуже заболеешь, ангина – это тебе не шутки, осложнение на сердце может дать. Здоровья потом ни за какие деньги не купишь, вам, молодым, не понять! Ты уж отлежись, сыночка, как следует, а я, может, потом сама к тебе выберусь, гляну хоть, как ты там устроился. Господи, до чего дожила, денег нету ребенка навестить! Что ты кушаешь там, Егорушка?
– Да что все, мам, то и я, – ответил Георгий. – Мне, что ли, особое что-то надо?
– Тебе побольше надо кушать, – вздохнула мать. – Мясо, овощи. Ты растешь еще.
– Куда мне еще расти? – засмеялся он. – И так вымахал – верста коломенская, люди оглядываются. Ну, может, я попозже подъеду.
– Приезжай, сына, приезжай, – всхлипнула мать. – Ты у меня один свет в окошке…
Он положил трубку и медленно отошел к лифту. Мать прислала телеграмму, чтобы он в семь вечера ждал ее звонка на общежитской вахте, и вот он поговорил с ней, и неожиданно разбередилась его душа.
Если бы не армия, нынешняя разлука с матерью давалась бы Георгию тяжелее. Но за два года он привык к своей отдельности от дома. А к тому, что мать мало что понимает в его жизни, он привык еще раньше.
Он давно уже понял, что главное чувство, с которым живет его мама, – это даже не страх, а какая-то тихая опаска. Может быть, этого не было, когда был жив отец. Но отец умер, когда Георгию было четыре года, и он просто не помнил мать другою.
Она боялась за него всегда и опасалась всего: что он упадет с качелей во дворе; что начнет курить; что пойдет со старшими пацанами купаться и утонет; что его выгонят за непоседливость из престижной чеховской школы и придется идти в простую, возле дома, а там свяжется с плохой компанией; что в армии его будут обижать; что окрутит какая-нибудь хитрая девка, заставит жениться «по залету»… Эта последняя забота была Георгию совершенно непонятна. Мать не хотела, чтобы он ехал в Москву, не понимала, зачем ему это надо, и хотела только, чтобы он жил по-человечески: спокойно, зажиточно, но не слишком – как все. И с чего ей, в таком случае, было беспокоиться из-за его женитьбы? Наоборот, радоваться должна была бы, если бы сын пораньше обзавелся семьей и перестал рваться неизвестно куда, – рыпаться, как она говорила.
