«Что-то я расфилософствовался не в меру, – подумал Георгий. – Займу пустую хату, там видно будет».
И он решительно зашагал к последнему на улице дому, окна которого были заколочены досками.
Замка на двери не было – тоже только доски. Георгий с трудом оторвал их, пользуясь, как рычагом, найденной во дворе железной палкой, с еще большим трудом открыл скрипучую дверь, и на него пахнуло нежилью, сыростью, какой-то глубокой пустотой.
Мелкий дождь все сеялся и сеялся, брезентовая штормовка давно намокла, и, когда Георгий вошел в дом, стукнувшись лбом о низкую притолоку, ему показалось, что пустота и сырость пронизывают его до самого сердца.
Дом состоял из единственной небольшой комнаты. Как только глаза привыкли к полутьме, он увидел в середине кирпичную печку с приоткрытой чугунной дверцей. Возле печки были свалены серые от времени дрова. Они занимали полкомнаты, но, видно, неизвестный хозяин не решился оставить их на дворе.
Печку Георгию топить не приходилось. Он вспомнил, что в ней должна быть какая-то вьюшка, которую нельзя закрывать раньше, чем по дровам перестанут плясать синие огоньки, а то угоришь.
«Эта, что ли? – подумал он, вытягивая из бока печки какую-то плоскую железку. – Вроде эта. Ладно, все равно деваться некуда, авось не угорю».
Дрова были сыроваты, но разгорелись сразу. Георгий присел на корточки перед открытой дверцей, приложил руки к теплому печному боку. Огонь заворожил его, он не мог отвести глаз от пламени, да его и просто разморило после суеты всего этого бестолкового дня. Почувствовав, что глаза сами собою закрываются, он прикрыл дверцу печи, поднялся и вышел на улицу.
На лицо сразу будто сырой платок накинули. Дождь не усилился, но и не ослабел; отяжелевший воздух был им пронизан и пропитан. И все-таки что-то изменилось, когда он разжег огонь в этом заброшенном доме. Та живая трепетность, которой Георгий уже и ожидать перестал, вдруг стала для него внятной и зримой. Она была во всем – и в этой тонкой дождевой завесе, и в унылой деревенской улице, и в пронзительно простых очертаниях колокольни в ее конце, и в однообразии деревьев недалекого леса, и в тихом дыхании реки под обрывом… Что-то отозвалось в его сердце на все это, и сердцу стало так странно – и больно, и счастливо.
«В горле свербит – опять простыл, – стыдясь перед самим собой этого неожиданного чувства, подумал Георгий. – Что за организм такой дурацкий!»
Он еще долго стоял на пороге, вглядываясь во что-то вдалеке, а когда наконец вернулся в дом, печка уже дышала жаром и тепло охватило его сразу, словно обняло.
