– Вы что? Я же посты обхожу, это моя обязанность…
– Я понимаю, господин Рыжов.
– Товарищ Рыжов… Не путайте, ваши привычки оставьте в прошлом.
Борсина вдруг улыбнулась, и спокойно, словно бы даже не заметила его откровенно командного тона, поднялась в рост и отозвалась:
– Слушаюсь, товарищ Рыжов. Или у вас так тоже не говорят?
– Иногда говорят, особенно старослужащие, кто еще в империалистическую служил. – Он подсел к затихающему огню, подбросил несколько прутиков, которые бойцы нарубили в тощем степном кустарнике. – Вы еще «будет исполнено» вспомните.
– Не такое уж плохое выражение. – Внезапно Борсина тоже подсела к огню, довольно близко к Рыжову, кутаясь в свой платок поверх чрезмерной для нее шинели. – Я вот что должна вам сказать, командир. Я просеивала зимний путь отряда есаула, но… Теперь я знаю, он тоже где-то тут. Неподалеку.
– Я знаю, мне казахи говорили, что он собрал какую-то банду и никуда отсюда с белыми не ушел. Он от них оторвался и вернулся сюда.
– Он ищет то, что оставил тут мессир. Это было что-то важное?
– Никому не говорите, но из того поезда, о которым вы, к сожалению, вспоминаете так мало, находилась часть золотого запаса Российской Федерации.
– Золото? – удивилась Борсина. – Никогда бы не подумала, но я его вообще не ощущаю… Я, знаете ли, привыкла работать с людьми, или с другими живыми объектами. Однажды, году в одиннадцатом, мне пришлось даже подсказывать одному ветеринару, как вылечить пуделя княгини Голицыной… Нет, все, что не живо, мне не доступно. – Она вдруг подняла голову и в упор посмотрела на Рыжова. – Зато с тем, чего достигают мои возможности, я работаю очень хорошо.
А Рыжов думал уже о другом, впрочем, ее взгляд, ее присутствие почему-то не пугали сейчас, а помогали. Это было хорошее ощущение, поддерживающее, почти дружественное, хотя если бы еще день назад кто-нибудь сказал Рыжову, что его будет поддерживать бывший классовый враг, и даже приближенный ко двору императрицы, он бы не стал слушать такой вздор.
– Что ваши слова означают? – спросил он.
– Как вы выразились, банда бывшего есаула Каблукова… Теперь-то его никак нельзя назвать офицером, даже если быть к нему беспристранным… – Она сбилась, снова стала отдаленной и жестковато-критичной. – Они теперь вспомнили обо мне, и думают почти постоянно. Разумеется, думает сам Каблуков, но люди под его началом в него верят. Они ищут меня, они не знают, что я пережила эту зиму, и не уверены, что я могла тут оставаться так долго, но надеются… И Каблуков меня ищет.
