– Вообще-то, их можно было бы и подстегнуть, – высказалась Лада. Она всегда не очень хорошо реагировала в тех случаях, когда Рост приходил в состояние, близкое к полному безволию, когда впадал в черную меланхолию, или депрессию, как называла это мама.
– Но ведь невозможно допустить, чтобы ценное исследование зависело от… настроений одного человека.
– Не от настроений, как ты изволил выразиться, – Ким сделался велеречивым, – а от его возможностей. Ты что же, в самом деле считаешь, что он – волынит?
– Я просто не знаю, как это квалифицировать, – признался, наконец, Пестель.
– Хватит, – приказал Ростик, – взялись помогать, значит, помогайте, а не деритесь. Не то, к чертовой матери, всех отошлю в город… И выступайте перед начальством, как хотите. Сам разберусь, с Ладой.
– Вот это да, – восхитился Ким, хотел что-то добавить, но смолчал.
На следующий день, чуть притихших и немного более исполнительных загребных Рост заставил передохнуть. Не потому, что хотел сам восстановиться, и не для того, чтобы подчеркнуть собственное исключительно командное положение, просто вдруг понял – он что-то знает. И пришла пора, когда следовало предоставить возможность этому выдвинуться в участок мозга, где его можно было рассмотреть подробно. Он просто давал всплыть этим мыслям и знаниям в контролируемую, внятную часть сознания.
Трюк оказался удачным. День отдыха, хотя никто, кроме Ростика, в нем и не нуждался, прошел достаточно спокойно. Даже обычные споры велись умиротворенно, никто не хотел обострять отношений. А через ночь Ростик…
– Значит, так, полетим все вместе, снимаемся, по сути, с этого лагеря, и переходим в новый, из которого будет ближе…
– К чему? – поинтересовался Пестель.
– Думаю, еще до вечера сам увидишь.
Почему Ростик вдруг сделался таким уверенным, он и сам не знал, но такое с ним уже бывало, и он привык этому чувству доверять, может быть, потому что оно редко подводило.
К тому же он, кажется, понял, какую совершал ошибку. Он смотрел… не так, как полагалось. Он попытался объяснить это Ладе, когда они вылетели в первый, дообеденный полет.
– Понимаешь, я разглядывал что-то, что скрыто, кажется, всей тушей Олимпа. Слишком глубоко, слишком обще… И надрывался, определяя детали. Так нельзя, нужно найти главное… Опять не то, нужно отыскать внешние проявления того, что мы способны определить.
– Не понимаю, – мотнула головой Лада.
Дальнейшие разговоры стали затруднительными из-за дыхательных трубок. Ростик на этот раз довольно уверенно показал направление, и оно выходило сложным. Их путь наверх проходил, казалось, как обычная наземная дорога, по расселинам, через невысокие, но острые ребра, которые образовались с восточной стороны горы, примерно из того каньона, который переходил в Перевальский проход через Олимпийский хребет.
