– Не могу…
В голосе Словотского звякнула сталь. В отличие от Брена он не просил – приказывал.
– Так надо, Эйя. Выпей.
«Боже, это же не я, это Карл Куллинан», – подумал он – но она, хоть и с трудом, глотнула, потом обмякла на его руках.
– Нет! – то ли вскрикнул, то всхлипнул Брен; Уолтер прижал холодное, мокрое, пугающе неподвижное тело к груди.
Нет. Только не это.
Но – Бог и все его ангелы! – билось не только его сердце. И ее тоже.
– Она жива, Брен. – Уолтер обнаружил, что улыбка только что не разорвала его лицо пополам. – Жива. – Он сжал ее запястье и нащупал пульс. Слабый, нитевидный – но он был. Словотскому показалось – он слышит удары ее сердца.
Где-то среди бури ревел, отдавая приказы, Ахира. С треском упало дерево.
– Уолтер! – позвал гном. – Пора трогаться.
Брен мрачно кивнул, принял на руки безвольное тело девушки – легко, осторожно, – бросил по сторонам острый взгляд, пригнулся и нырнул в дождь.
Умница, похвалил себя Словотский. Умница. Эту связь ты спрятал неплохо.
Уолтер всегда гордился собой за то, что не болтал о своих победах – тем более что было и не важно: заинтересованные стороны и так обо всем догадывались.
Нашел, о чем думать. Он отер с лица и груди рвоту и кровь и, увязая, пошел назад, к тропинке. Ноги по щиколотку уходили в грязь.
Оставь это на потом.
– Оставь все на потом, Уолтер. – Ахира словно прочел его мысли. Гном примеривался топором к стволу еще одного дерева. Ударил; из-под лезвия брызнули щепки размером с Уолтеров кулак. – Давай-ка займись перезарядкой.
Уолтер взглянул туда, где бросил пистолеты: они лежали в листве, сырые и грязные. Понадобится немало времени – и тряпок, – чтобы их можно было заряжать.
– Не выйдет. Придется их чем-нибудь заменить.
– Ну так замени.
Лучше всего было бы разжиться арбалетом – взять да и позаимствовать у какого-нибудь мертвеца-работорговца. У этих сволочей, кажется, весьма неплохое оружие.
Он двинулся туда, где на земле, придавленное лошадью, простерлось недвижное тело вражеского арбалетчика. С остекленевшим взглядом, едва дыша, животное скулило от боли. Правая нога его была сломана, окровавленные обломки костей прорвали кожу.
На мертвых работорговцев Словотскому было плевать – привык за столько-то лет. Но вот к мукам животных ему, наверное, не привыкнуть никогда.
– Данерель! – позвал он. – Был у них бальзам?
Толстяк кивнул, вытащил из поясной сумки керамический сосудик и подал его Словотскому.
Хотя целительные бальзамы были огромной ценностью, доверять лекарствам работорговцев было нельзя – не единожды они оказывались ядом; однажды у него на глазах один из бойцов его с Карлом отряда умер в ужасных муках. И четырежды Уолтер наблюдал, как точно так же умирали работорговцы, на которых они работорговые же бальзамы пробовали.
