Анжель знала, что эти доски называются иконы, что русские поклоняются им, и испытывала какое-то странное тревожное чувство, когда смотрела на них. Она понимала: эти диковинные доски нельзя жечь! Богу, который еще властен в этих стенах, сие вряд ли придется по нраву!
Впрочем, Богу тут уже не оставалось места. Следы на полу и на стенах, общая картина человеческой мерзости ясно указывали, что тут ставили лошадей, забивали птицу и скотину, извергали нечистоты... Казалось, нельзя здесь найти незагаженного уголка, и Анжель с тоской в глазах бродила по церквушке, ощущая страшную тяжесть на сердце и мысленно прося у кого-то прощения.
Вдруг на закопченной стене мелькнуло светлое пятно. Анжель увидела косо прибитую иконку с изображением женщины в серебристо-белом одеянии, с младенцем на руках. Анжель вдруг безотчетно подалась вперед, прижалась губами к ручке младенца и, только отстранившись и осенив себя троекратным крестом, удивилась своему поступку. Крестилась она справа налево, а пальцы ее руки были сложены щепотью, но отнюдь не в два перста, как крестились французы. Верно, это память о русском воспитании, подумала Анжель и неприметно прикрыла икону грязным лоскутом, валявшимся на полу.
Чтобы не привлекать внимания к этому месту, Анжель прошла вдоль стены. Какой-то узор был вырезан на дереве, Анжель с изумившей ее саму легкостью прочла: «Приидите ко мне... И аз упокою вы...» Да, верно, это тоже гудит забытая память, если слова чужого языка понятны ей, но эти слова понял бы сердцем человек любой нации! Бог – последнее пристанище, где в пору и не в пору человек преклонит страннический посох свой. Анжель простерла руки к надписи, умоляя Всевышнего простить ее за все, что содеяно на этой земле, в храме сем...
Короткий вздох прервал ее мольбу. Анжель, встрепенувшись, успела увидеть, как темная фигура проворно отпрянула в тень, однако и из тьмы достигал лица Анжель жгучий взор незнакомца. Она не сдержала короткого вскрика, но тут же, спохватившись, зажала рот ладонью. Поздно – Лелуп уже оказался рядом.
Он видел в темноте, подобно дикому зверю, и ринулся вперед, в непроницаемую тьму. Послышались звуки потасовки, набежали на шум другие французы, и Лелуп вскоре появился в свете костра, утирая окровавленные губы и чудовищно ругаясь, а за ним его сотоварищи волокли какую-то высокую фигуру в рваной черной рясе. Сквозь лохмотья проглядывало поджарое мускулистое тело, однако, не замечая своей полунаготы, монах старательно прикрывал капюшоном лицо.
