Итак, свершилось то, к чему князь Федор приложил столько стараний! Дитя отошло от «батюшки», птенец вылетел из гнезда. Что же воспоследует дальше?
Утро не замедлило принести новое письмо из Петербурга, и Федор распечатал его с таким нетерпением, как умирающий от жажды вскрывал бы сосуд с вожделенным питьем.
Верховный тайный совет получил через барона Остермана, царского воспитателя, государево повеление такого рода (Василий Лукич списал его слово в слово): «Понеже мы восприняли всемилостивейшее намерение сегодня собственною особою председать в Верховном тайном совете и все выходящие от него бумаги подписывать собственною нашею рукою, то повелеваем, под страхом царской нашей немилости, не принимать во внимание никаких повелений, передаваемых через частных лиц, хотя бы и чрез князя Меншикова».
В пятницу, 8 сентября, Верховный тайный совет отправил майора гвардии Салтыкова снять почетный караул при доме Меншикова, данный ему по званию генералиссимуса, и объявить светлейшему, что он состоит под арестом.
* * *
Потом писем не было два, три дня, неделю, две… Федор гонял Савку в почтовую контору, думая, что, может, по недоразумению письмо застряло там, хотя дядюшка, разумеется, прежде слал к нему курьеров. Наконец вовсе замученный камердинер, воротясь в очередной раз без послания, передал сердитое пожелание почтового начальства самому князю съездить в Петербург, ежели уж так невтерпеж. Князь Федор взглянул на Савку дикими глазами и велел немедля седлать коня. Савка, прекрасно знавший, почему его господин столь внезапно сменил столичное блестящее житье на деревенскую скукотищу, не в шутку струхнул и в который раз мысленно поклялся прежде думать, а уж потом говорить. Не прощенному еще князю предстояло бы ехать инкогнито, а увидь его кто-то ушлый да недобрый, донеси об том царю… По счастью, был вечер. Причитая: «Ну куда на ночь-то глядя!» – Савка с превеликим трудом отговорил князюшку бросаться в путь очертя голову и спровадил его в постель, уповая на то, что утро вечера мудренее.
И утро его не подвело! Пришло, пришло письмо!
Оказалось, курьер долгоруковский, отравившись в пути несвежей пищею, слег на каком-то постоялом дворе и пролежал, пока не окреп и не смог двигаться дальше, а потому столь долгожданное письмо все еще обращалось к событиям уже далеко отошедшего 8 сентября.
«Царь в этот день был у обедни у святой Троицы. В церкви явились к нему особы женского пола из семейства Меншикова и бросились к ногам государя, думая молить его о прощении светлейшему. Царь отворотился от них и вышел из церкви. Княгиня Меншикова отправилась за ним во дворец, но ее не допустили к царю».
