Петр слушал зачарованно, мгновенно забыв обо всем прочем.
– А во Франции? – живо спросил молодой царь. – Видел ты охоту французских королей?
Федору пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержать судорогу отвращения.
– Да, привелось однажды, – пробормотал уклончиво, прогоняя воспоминания об убийстве прекрасного, благородного оленя, столь измученного, израненного, искусанного собаками, что он почти с охотою подставил гордую шею под завершающий удар королевского кинжала. Венценосному охотнику ничего не надо было на этой охоте делать, как только сойти с коня и картинно убить уже полумертвого оленя, однако безнадежный, мученический взор невинной жертвы долго преследовал потом Федора. – Зверство это, ничего больше! – буркнул он почти грубо. – Коррида, ей-богу, и то милосерднее!
– Коррида? – нахмурился Петр, вспоминая. – Ах да, это в Испании… бой быков!
– Вернее сказать, бой человека с быком.
– Да, я что-то читал, – пренебрежительно отмахнулся Петр. – Человек для развлечения прекрасных сеньор крутит перед быком красной тряпкою и бегает туда-сюда. Но это ерунда. Тут ведь охотник не человек, а бык!
– Не совсем так, ваше величество! – возразил Федор. – Это и есть охота, пусть она и происходит на огороженной арене, под взорами зрителей и зрительниц. Прелесть корриды в том, что здесь два охотника: матадор и бык, и жертвы тоже две: бык и матадор. И одному богу известно, кто одолеет.
– Нет, пешком охотиться скучновато. Вот ежели б верхом… – мечтательно протянул Петр.
– А как же! – поддакнул князь Федор. – Верхом с быком тоже сражаются. Сей человек зовется пикадор, он скачет на коне вокруг быка, заботясь не только о своем спасении от рогов, но и о скакуне своем, однако первая его забота – поразить быка шпагой, мулетою называемой. Раздражать при сем быка следует дротиками и стрелами, пропитанными горючей смесью. – Он даже присвистнул, вспоминая последнюю виденную корриду. – О, государь, смею вас заверить, от корриды ничуть не меньше захватывает дух, чем на медведя идти с рогатиною!
Елисавет жарко выдохнула сквозь стиснутые зубы:
– Ох, это для мужчин… истинных мужчин, – простонала она с такими похотливыми нотками в голосе, что Федору сделалось неловко, словно некая античная Пасифая [29] на миг приоткрыла пред ним свой бесстыжий лик.
Странное выражение вспыхнуло в широко раскрытых глазах Петра: восторженное, алчное, самозабвенное… Он постоял, ковыряя каблуком землю, о чем-то размышляя; потом резко махнул стремянному:
