Обычаи псовой охоты были писаны не для июня – июля месяца, когда у всякого зверя маленькие дети и только человек жестокий может поднять на них руку. Понятно – гнать зверя по первой пороше или по белой тропе, по насту, да хоть по листу палому! То-то Маше никогда не приходилось слышать о добыче, привозимой царем и его компанией с этой так называемой вражистой охоты по черной тропе. Теперь она поняла, почему: охотились не для добычи, а для загона, для неистовой скачки по полям-лугам-рощам, для потравы посева, для шума и крика, – словом, для жестокой забавы, хотя снаряжено все было путем: в несколько мелкотравчатых [25] свор, с кричанами, голосом и стуком выгоняющих зверей из укрытий на борзятника, с доезжачими, со стремянным, ведущим особую, царскую свору… Ванька Долгоруков был начальником и распорядителем всей охоты, исполняя роль ловчего. Маша всегда его скрытно недолюбливала за самодовольство и развязность, а теперь возненавидела, когда он спустил с седла меченую, загодя отловленную лисицу, выждал, пока ошалевший от внезапной, непонятной свободы зверь заюлит своей рыжей шерсткою меж зеленых кустов, – и восторженным визгом дал знак к охоте. Елисавет и Петр подхватили истошным воплем – и охота понеслась за бедной лисою развернутым фронтом, беспощадно ломая мелколесье, вытаптывая траву, исторгая звуки рогов, нечеловеческие крики и заставляя все вокруг замирать в нерассуждающем ужасе.
Машина кобылка оказалась смирна, неигрива и поводлива [26], однако не обладала истинно охотничьим норовом и не жаждала непременно вырваться вперед, а потому почти сразу оказалась во втором ряду охотников. Впереди, среди борзятников, были, конечно, Петр, Ванька и Елисавет; князь Федор как бы добровольно посвятил себя присмотру за другими дамами. При них были двое доезжачих, и вся компания вполне неторопливо скакала по утреннему лесу.
Стоило только Маше понять, что ей не придется трястись наперегонки с другими, размахивать кнутом и орать диким голосом, как настроение у нее улучшилось. Да и невозможно же печалиться, когда солнце проглядывает сквозь легкое облачное марево, когда ветер ласкает лицо, кобылка идет ровным галопом; ветви над головой шумят листвою, веселое зеленое сияние кругом, а рядом, бок о бок, скачет тот, при одной мысли о котором замирает сердце!
Маша старалась больше не глядеть на Федора – боялась того, что с нею происходит, и только думала, думала, как же это случилось, как содеялось? В тот вечер, после позорного приключения в Каменном саду, она от стыда и горя едва не утопилась в пруду. Наплакавшись в кустах, пробралась украдкою в дом (господь помог – черная лестница оказалась пуста, в коридорах никто не встретился), а потом, скорчившись под одеялом, долго боялась уснуть, ибо страшное, искаженное похотью лицо Бахтияра маячилось перед глазами… Уж не чая успокоиться в эту ночь, она все-таки забылась сном… и был он как бы продолжением яви, ибо пригрезилось Маше, будто не она бежала опрометью с места своего позорища, а Бахтияр, подвывая и моля о пощаде; она же осталась на милость победителя, который не замедлил стребовать с нее награду и принялся буйно ласкать, уложив прямо на траву, а потом слюбился с нею с таким пылом, что Маша проснулась от собственных трепетных, неистовых телодвижений, в коих надеялась удержать страстную истому, овладевшую ею во сне.
