И тогда некое вещее чувство осенило Бармина: «Лети по ветру!» – и заставило опасливо промолчать. Впоследствии он не раз вспоминал эту минуту, когда молчанием спас себе жизнь.
– Погоди, отче, – спохватился вдруг Иван. – Ты сказал, что Москва сгорела не токмо лишь от злокозненной руки. Что значит сие?
– Как что? – вмешался Глинский, который так и кипел от гнева, сходственного с гневом Федора Бармина, однако ему-то промолчать ума не хватило. – Небось уронила баба свечку, заскочил огонь на печку! Вот и все козни. Так ведь обычно пожары и разгораются – от малой искорки. А этот лицедей тебе наскажет, ты его лучше не слушай.
– Не слушай меня, государь, – покладисто кивнул Сильвестр. – Послушай народ. Поезжай сам в Москву или бояр пошли – там и узнаешь.
Иван смотрел ему в рот, ловил каждое слово.
«Околдовали племянника! Обаяли!» – ужаснулся Глинский.
– Поедем, раз велишь, – кивнул Иван с детской покорностью. – Завтра же поутру! А теперь отдохни с дороги, поешь. И мне надо тебя еще спросить, о многом спросить…
Сильвестр размеренным шагом двинулся к воробьевскому дворцу. Иван частил рядом, то отставал, то забегал вперед, снизу вверх заглядывая в каменно-спокойное лицо нового духовника.
Следом торопились Курбский, братья Адашевы, Данила и Григорий Захарьины, Федоров-Челяднин, Нагой, Темкин… даже отставленный Бармин! Бояре постарше тянулись степенно, переглядывались недоуменно. Анастасия шла в стороне, окруженная своими женщинами.
Последним тащился Глинский, которому вдруг отчаянно захотелось обидеться на вздорного племянника и отъехать во Ржев, куда с первыми пожарами перебрались мать и младший брат. Но он вспомнил старого недруга Алексея Даниловича Басманова с его твердым убеждением: близ царя опалишься, а вдали – замерзнешь, – и решил лучше уж опалиться.
И остался.
Не зря сказано: ловит волк роковую овцу!
* * *
Заговорившись с Сильвестром далеко за полночь, измученный впечатлениями предыдущего дня, Иван Васильевич наутро не захотел срываться в Москву – послал ближних бояр. Провести первые расспросы в народе отряжены были Федор Бармин, которому царь по-прежнему верил пуще всех остальных, а также рекомендованные Алексеем Адашевым боярин князь Федор Скопин-Шуйский, Юрий Темкин и Иван Петрович Челяднин.
Однако же дознаватели к вечеру не вернулись, а прислали гонца с известием: расследование затягивается на день или два, и царя просят в Москву пока не спешить по причине невыносимости обитания в горелом городе. Что же касается обстоятельств дела, кое им предписано разобрать, то безусловно ясно одно: Москва сгорела от поджога. Однако не прав был Юрий Васильевич Глинский, уверявший: грошовая-де свечка виновница! Город подожгли посредством волшебства, и немало отыскано людей, видавших чародеев, которые вынимали у мертвых сердца, мочили их в воде, а потом, глухими ночами, кропили этой водою по улицам – вот Москва и сгорела. Почему видцы прежде не донесли о злобном умысле? Да потому, что боялись могущественных чародеев, ибо стоят они у трона близко – ближе некуда!
