Советники привлекли на помощь знаменитого проповедника Максима Грека, некогда бывшего на службе у отца Ивана, великого князя Василия Ивановича. Взывая к великодушию государя, старец сказал Ивану, что обет его не согласен с разумом. После взятия Казани осталось много вдов и сирот, гораздо лучше заняться устройством их судеб, чем исполнять обещания, данные в горячке.
– Если послушаешься меня, будешь здрав с женою и сыном! – изрек Максим Грек на прощание, и слова его произвели огромное впечатление не только на царя, но и на Анастасию. Все знали о ее впечатлительности, знали, как трясется она за жизнь сына, и были почти уверены, что смутный страх, напущенный Максимом, не сможет не завладеть слабой женской душой.
Но, видимо, что-то свихнулось в мироздании, коли эта женская душа оказалась гораздо сильнее, чем советники рассчитывали. На другой день было объявлено, что царь своих обетов не изменил и в паломничество отправляется буквально завтра же. Ночная кукушка опять всех перекуковала!
Адашев и Сильвестр были вне себя от ярости, однако оба высокоумных мужа в упор не видели то, что мгновенно открылось перед хитроумным Курбским: именно в словах Максима Грека заключалось безошибочное средство низвергнуть Анастасию и вернуть себе влияние на царя. Средство жестокое, горькое, злое, может быть, ядовитое... однако необходимое.
– Ну что ж... – протянул князь Курбский. – Как сказал Максим? «Если послушаешься меня, будешь здрав с женою и сыном». Так, что ли?
– Ну, так, – насторожился Адашев, услыхав в голосе своего друга насмешливый оттенок. Он уже знал, что о самом важном и серьезном Андрей Михайлович никогда не говорит важно и серьезно – всегда с усмешечкой, словно красуясь. – И еще добавил, что опасность будет грозить именно царевичу.
– Как говорится, любящий совет сохраняет жизнь, а не любящий его вконец гибнет, – пожал плечами князь.
– Ты... ты хочешь сказать... – Адашев впился глазами в его лицо.
Угрюмый Сильвестр вскинул голову.
– Именно так, – с той же усмешкой подтвердил Андрей Михайлович. – Именно это я и хочу сказать.
– Но каким же образом... – Сильвестр оживился, его черные глаза заблестели.
– А то уж мое дело! – загадочно откликнулся Курбский.
Судно царское шло по Шексне, приближаясь к Волге. По течению двигаться было легко, и расшива летела, как стрела. День выдался прозрачный и солнечный, как в раю. Звенели в вышине птицы. Митя играл на руках у Насти-Фатимы, тянулся к облачкам, повисшим в небе и причудливо менявшим под ветром свои очертания. Потом пенные гребешки привлекли его, и нянюшка подошла ближе к борту расшивы.
