Мы с генералом переглянулись.
– Хорошо, – снова подал голос Успенский, – Если это что-то семейное, то не надо. В конце концов, есть вещи, о который невозможно рассказывать постороннему человеку. Извините, я был не прав. Прошу прощения.
– Да, пожалуй, – сказал Валерий Никифорович. – Уж и вы нас извините, граф. Давайте сменим тему.
– Прошу прощения, – сказала я, – но мне действительно пора.
Я встала, мужчины поднялись следом за мной, и граф, поцеловав мне руку, заметил:
– И все же, Екатерина Алексеевна, я хочу сказать, что вы всегда можете на меня рассчитывать.
– Благодарю, сударь, – ответила я. – Ваше превосходительство, передайте поклон супруге, – Селезнев также поцеловал мне руку и проводил до двери.
– Надеюсь, что мы увидимся, Екатерина Алексеевна, – сказал он мне. – Тогда и поговорим.
– Bien, Валерий Никифорович. Может быть, вы заедете?
Генерал согласно кивнул, и я вышла из комнаты. На лестнице я столкнулась с Гвоздикиным, который, судя по его внешнему виду, пребывал в изрядной ажитации.
– Н-наконец-то, Ек-катерина Алек-ксеевна! – воскликнул он. – Я вас д-дожидался!
– У вас ко мне какое-то дело? – заинтересовалась я.
– Oui! Д-давайте зайдем в мою к-комнату, – он воровато оглянулся. – У меня есть, что вам сообщить!
Я прошла следом за ним до конца коридора. Мы остановились у крайней слева двери, Гвоздикин толкнул ее и пропустил меня вперед.
Я вошла в просторную светлую комнату, в которой стоял небольшой письменный стол, рядом с ним – два венских стула с гнутыми спинками, обитые темно-вишневым бархатом, слева у стены – небольшой кожаный диван, над ним – ручной работы турецкий ковер, у другой стены – широкая деревянная кровать, застеленная покрывалом, в тон обитым стульям и шторам на окнах, расположенных аккурат напротив входа, рядом с дверью – высокий красного дерева шкап, на полу – темный ковер с высоким ворсом. Стены были обиты светло-малиновым шелком, кое-где были развешаны небольшие гравюры. На столе лежали книги, стопка писчей бумаги и стоял малахитовый письменный прибор. В целом, комната выглядела довольно мило, только отчего-то казалось, будто в ней никто не живет. Ощущение это складывалось толи от того, что всюду царил образцовый порядок, то ли от того, что в комнате совершенно отсутствовали какие бы то ни было личные вещи.
– П-проходите, Ек-катерина Алексеевна, – сказал Гвоздикин. – П-присаживайтесь.
Я прошла и села на диван, Гвоздикин присел на один из стульев, он немного помолчал, а затем, словно бы спохватившись, промолвил:
