Потом я вспомнил о карнавале в Пятиградье, куда мы собирались с Тави, о встрече с Саймоном и его таинственным приятелем, подумал о незаконченном отчете и произнес:
– Дней через десять, коллега. Раньше отправиться не смогу, есть другие обязательства.
Гинах кивнул и поднялся, спустив кота на пол.
– Очень благодарен вам, Андрей. – В его голосе чувствовалось облегчение. – Итак, если мы закончили с делами… Не хотите ли пройтись по моему бьону? Тут есть кое-что интересное. В основном реконструкция, но все же, все же…
Он повел меня к двери, растаявшей перед нами. Его кабинет и другие жилые комнаты находились на третьем, самом верхнем этаже. За дверью во всю длину здания тянулся коридор; в одном конце – овальный проем портала, через который я прибыл, в другом – начало деревянной лестницы, ведущей вниз. Тяготение здесь тоже было уменьшенным – вероятно, поле гравигенератора накрывало всю постройку. Окна – а их тут оказалось восемь, венецианских, закругленных поверху – выходили в парк, за которым светилась огнями громада старинного многоэтажного дома. В простенках – портреты, писанные телирийскими красками: Жильбер, Ву, Аль-Джа, Ольгерд и Джослин. Отцы-основатели… Этим полотнам было не меньше двух тысяч лет.
Мы спустились по лестнице. От дубовых ступенек и перил пахло воском. Кот, забавно подпрыгивая, бежал впереди.
– Как его зовут? – спросил я.
– Что? А, этого рыжего… Афанасий, коллега, Афанасий. Умница, но хитрец! Командует в моем бьоне, даже конструкты его побаиваются…
Кот оглянулся, сверкнув изумрудными глазами. От него исходили ментальные волны благожелательности и лукавства. Вы властелины Галактики, будто говорил он, однако без нас не обойдетесь. Мы вам не слуги, не подданные, не рабы, а братья по плоти и крови. Меньшие, но все-таки братья.
Тоже завести кота? – подумал я. Или собаку? Псы больше не терзают людей, как в мниможизни Егора… Да и тогда – чем они виноваты? Животные лишь отражение наших эмоций; наткнулся на злобного пса, ищи поблизости злодея-человека.
Интересно, как уживется пес или кот с моим Сенебом?
Просторный, ярко освещенный зал второго этажа предназначался для карфагенских коллекций. Стены были задрапированы тканями; оксинит, универсальный материал нашей эпохи, прекрасно передавал фактуру полотна и шерсти, льняных одежд и тончайшего пурпурного и белого виссона. Панели, парящие в воздухе, поддерживали бронзовые кинжалы в филигранных ножнах, боевые топорики, луки и полные стрел колчаны, фибулы и пряжки из золота, меди и серебра с грубо ограненными самоцветами, светильники, серьги, браслеты, ножные цепочки с колокольчиками, металлические и стеклянные чаши, кубки, подносы, кувшины, резные жезлы, коробочки, отделанные лазуритом, ониксом и бирюзой, флаконы с какими-то снадобьями и бальзамами. У стен стояла или, скорее, висела в зоне нулевой гравитации разнообразная мебель, частично реконструированные копии, частично подлинники: табуреты, столы и ложа из слоновой кости, розового и черного дерева, расписанные яркими красками сундуки и шесть огромных шкафов с пергаментными свитками, моделями галер, повозок, колесниц и небольшими каменными изваяниями. Среди всего этого изобилия, в самом центре зала, виднелись огромные глиняные амфоры, заполненные оливками, финиками, виноградом и разного рода зерном. Продукты, конечно, голограмма, но амфоры – несомненный артефакт глубокой древности. Им было по крайней мере одиннадцать с половиной тысячелетий.
