Скромно тут у них с эротикой, даже убого, подумал Серов, разглядывая ее декольте. Рассказать бы, что случится через триста лет, так ведь не поверят… Небоскребы, автострады, самолеты, лайнеры, пушки-пулеметы – это еще ладно, это чудеса вполне вообразимые, а вот про голых девок, что пляшут в кабаках и трахаются в порнофильмах, могут не понять. Пожалуй, точно не поймут – ни Шейла Джин Амалия, ни эти потаскушки, ни даже разбойные приятели-подельники. Мрачно усмехнувшись и вспомнив Чечню, Серов подвел итог: жестокости в мире за три столетия не убыло, но к ней добавилось растление нравов. Вот хотя бы постельный бизнес, занятие презренное, позорное… А в цивилизованном двадцатом веке – едва ли не почетная профессия, предмет мечтаний юных дев. Да и душегубов там побольше – есть и пираты, и разбойники, а кроме них – бароны наркомафии, фашисты, террористы и великие вожди, сгноившие столько народа, сколько в ста Вест-Индиях не сыщешь.
Кук прервал эти грустные мысли, поднявшись и грохнув о бочонок рукоятью пистолета.
– За Старика! Не верьте вранью, что все шотландцы не любят англичан. Не любят тех, кто шкуру с них дерет, а к благодетелям и честным командирам очень даже расположены. – Он зачерпнул горсть монет и высыпал их в блюдо с мясом. – Глядите, братья! Это Старик о нас позаботился! Хоть он не Морган, однако всяким Пикардийцам нос натянет! Он…
– … обезьяна плешивая, – послышалось с крайнего стола.
Оскалившись, Кук вскинул пистолет и разнес пулей кружку, что стояла перед Баском. Девицы взвизгнули, пираты зашумели, кортики и тесаки со змеиным свистом стали вылезать из ножен, а Мортимер, совсем уже снулый, вдруг очнулся, цапнул обглоданную кость и, поглядев на нее, заорал:
– Бей! Самое время!
Но тут, предчувствуя разгром, вмешался папаша Пью:
– Всем – пинта рома за счет заведения! Спокойней, джентльмены, спокойней! Вы можете выйти на свежий воздух и там продолжить свои споры. Те, кто останется жив, вернутся и выпьют за упокой погибших. Прислушайтесь, я дело говорю. Ром это всегда ром!
Баск, однако, счел это предложение оскорбительным. Нахмурившись и сузив глаза, он уставился на папашу Пью и прорычал:
– Ты, тухлая черепаха, думаешь, что я не могу заплатить за выпивку? Ты думаешь, что если у Баска не звенит в карманах, так он совсем уже нищий? Гроб и могила! Вот, бери, старый кровопийца!
Протянув руку, он пошарил под столом и вытащил почти нагого юношу. Парень – или, скорее, мальчишка – был невысоким, грязным и до того истощенным, что выпирали ребра под туго натянутой кожей. Чресла его охватывала рваная кожаная повязка с бахромой из обломанных перьев, на впалой груди свернулся татуированный синим кайман, черные волосы спадали космами до пояса, а темные обсидиановые глаза казались застывшими и неподвижными, как у покойника. Индеец, понял Серов, разглядывая его медно-смуглое широкоскулое лицо.
