– Хватит на сегодня. Вы заслуживаете награды. Следуйте за мной.
Они вошли в смежную с трапезной комнату, служившую приемной. На стенах висели портреты великих иудеев, защитников творения: сэр Герберт Самюэль, доктор Вейцман, несколько Ротшильдов. Генриетта открыла один из книжных шкафов.
– Выбирайте любую книгу.
Агарь с удивлением на нее посмотрела. Как могла она угадать ее тайное желание? Генриетта улыбнулась.
– Выбирайте же, – повторила она.
В шкафу этом были исключительно произведения знаменитейших сынов Израиля. Перед глазами Агари проходили имена: Гертц, Гейне, Лассаль, Соколов, Дизраели…
– Я знаю, что сокровища народа нашего волнуют вас. Ценность их трудно себе представить. Выбирайте.
Агарь поняла, что Кохбас не сумел смолчать о волнении, неделю назад охватившем ее в долине Жизреель, когда к ней вернулись старые, славные воспоминания. Такая нескромность рассердила ее.
Она взяла, однако, первую попавшуюся под руку книгу, тяжелое ин-октаво в сером холщевом переплете. Это была «Эстетика Карла Маркса».
– Генриетта Вейль? – прочла Агарь на корешке имя автора. – Ваша родственница?
– Нет, я сама, – робко произнесла старая дева.
– Вы? Вы! – повторила Агарь со странной смесью удивления и восхищения. – Вы? Можно мне взять эту книгу?
Со смущенной улыбкой Генриетта Вейль покачала головой:
– Потом, дитя мое. А сейчас возьмите лучше что-нибудь другое. Это вот, или это. – Она протянула две книги. – Это – поэты, наши поэты. Проникнитесь духом нашего величия, прежде чем рассуждать о нем. Моя книга покажется вам сейчас большой, скучной машиной…
Позднее, оставшись после обеда одна в своей комнате, Агарь открыла полученную книгу. От первых же строк дрожь охватила ее. Да возможно ли это?
Целый мир неясных, дремавших в самой глубине ее существа чувств, оживал, просыпался…
Открытая книга была книгой песен. Песня, которую читала Агарь, называлась «Старинный Закон» и говорила в ней Святая Тора: «Ты, – сказала мне она, – никогда истинно не полюбишь их театры, их музеи, их дворцы, их веселье. Твое чело…»
Внезапно потухло электричество. Агарь нащупала спички. И при их слабом, мерцающем свете дочитала строфу. Ее вечное неспокойствие, вечное искание значит не было чем-то случайным, необъяснимым, ненормальным… а индивидуальным выражением вечного беспокойства целого народа.
«Твое чело слишком юным склонится к печали, к тоске. Красота тебе покажется роскошью, роскошь гнусностью, забава кражей».
Она, значит, нашла то, что искала. Она стояла на правильном пути. Теперь только ей стало ясно то волнение, которое она в детстве испытывала перед Торой, облаченной в бархат и золото.
