– Что же он делает?
– Да кучу всяких вещей. Официально он начальник колонии «Колодезь Иакова», самой Наплузы, откуда я, слава Богу, сбежал. Он следит также за работой переселенцев. Вообще, повсюду сует свой нос, и, говорят, что верховный комиссар, сэр Герберт Самюэль, часто сам принимает его точку зрения, чтобы избежать его назойливых советов. Если бы всем сионистам пришлось покинуть Палестину, он был бы последним. Это настоящий фанатик нового дела.
– Он действительно такой могущественный? – почесывая голову, спросил Дивизио.
– Раз я вам говорю! А в чем дело?
– Боюсь, чтобы он не наделал мне неприятностей. Он как-то странно, не отрываясь, смотрел на мадемуазель Жессику все время, пока она танцевала. Все это между нами, не правда ли? Уходя, он отозвал меня в сторону и весьма сухо заметил, что такого рода спектакли вряд ли способны поднять нравственный уровень прибывающих.
– Чтобы успокоить его, – сказал, смеясь, Леопольд, – вам только стоит ему процитировать приказ от февраля 1921 года, в котором его дорогим сэром Гербертом разрешено открытие по всей Палестине домов терпимости – вещь до сих пор невиданная на земле наших предков.
– Спасибо за сравнение, – сказала Агарь.
– Мое заведение не луна-парк, – запротестовал и Дивизио.
– Да совсем не это хотел я сказать, – произнес Леопольд, одновременно смеясь и кашляя. – Просто если дозволено большее, то дозволено и меньшее.
– Противный, маленький человек, – заметила Агарь. – Если он вернется сюда, я уж постараюсь…
– Дитя мое… – забеспокоился Дивизио.
– Будьте спокойны, – вставил пианист. – Вы его больше не увидите. Не его стихия кабаре. И если он перешагнул порог вашего заведения, то ему, уж, верно, очень хотелось удержать меня. Я даже немного горжусь этим. Нужно признать, что он отнюдь не глупец. Если бы все обладали его верой, его умом и упорством, может быть, и удалось бы кое-что сделать в этой грязной стране.
– Он здесь почти столько же времени, что и я, – сказал Дивизио.
– Он приехал сюда двадцатипятилетним юношей. Теперь ему должно быть около сорока. Он покинул Палестину только во время войны, и то для того, чтобы меньше чем через год вернуться в английской форме. В первый раз, году в 1905-м, его послал сюда барон для ревизии отчетов колонии Ришон-Цион.
– Барон? – удивилась Агарь.
– Вы, – пожал плечами Леопольд, – еврейка и никогда ничего не слышали о бароне Эдмонде Ротшильде?
– Кохбас лично знал барона Эдмонда Ротшильда? – с почтительным страхом спросил Дивизио.
