Мне ужасно захотелось дернуть за шнурок на его шее, на котором висели колчан со стрелами и палочка для добывания огня.
— Без пленки у тебя никаких снимков не получится, — сказала я, отдавая ему третью, последнюю кассету.
— А я не говорил, что хочу делать снимки. — Он с ликующим видом засветил и эту пленку, потом очень аккуратно вложил фотоаппарат в кожаный футляр. — Индейцы не любят, когда их фотографируют, — серьезно сказал он, повернулся к корзине Анхелики и, порывшись в ее содержимом, вытащил небольшой тыквенный сосуд, обвязанный вместо крышки кусочком шкуры какого-то животного. — Это оното, — сказал он, показывая мне пасту красного цвета. На вид она была жирной и издавала слабый, не поддающийся определению аромат. — Это цвет жизни и радости, — сказал он.
— А где ты оставил свою одежду? — поинтересовалась я, пока он откусывал кусочек лианы длиной с карандаш. — Ты живешь где-то поблизости? Занятый разжевыванием одного из кончиков лианы, пока тот не превратился в подобие кисточки, Милагрос не счел нужным отвечать. Он плюнул на оното и стал размешивать кисточкой красную пасту, пока та не размякла.
Точной твердой рукой он нарисовал волнистые линии у меня на лбу, по щекам, подбородку и шее, обвел кругами глаза и разукрасил руки круглыми точками.
— Где-то неподалеку есть индейская деревня? — Нет.
— Ты живешь сам по себе? — Почему ты задаешь так много вопросов? — Раздраженное выражение, усиленное резкими чертами его раскрашенного лица, сопровождалось возмущением в голосе.
Я открыла рот, что-то промямлила, но побоялась сказать, что мне важно узнать о нем и об Анхелике побольше: чем больше я буду знать, тем мне будет спокойнее.
— Меня учили быть любопытной, — сказала я чуть погодя, чувствуя, что он не поймет того легкого беспокойства, которое я пыталась сгладить своими вопросами. Мне казалось, что узнав их ближе, я приобрету в какой-то мере чувство владения ситуацией.
Пропустив мимо ушей мои последние слова, Милагрос искоса с улыбкой взглянул на меня, придирчиво изучил раскраску на лице и разразился громким хохотом. Это был веселый, заразительный смех, смех ребенка.
— Светловолосая индеанка, — только и сказал он, утирая слезы с глаз.
Все мои мимолетные опасения улетучились, и я расхохоталась вместе с ним. Внезапно смолкнув, Милагрос наклонился и прошептал мне на ухо какое-то непонятное слово. — Это твое новое имя, — с серьезным видом сказал он, прикрыв мне ладонью рот, чтобы я не повторила его вслух.
