— Ну… ну? — насторожился Жигадло.
— Вы так и спросите его… Вот, мол, Дмитрий Кириллович, под секиру правосудия, так сказать, вы человека всякого притягиваете… Очень хорошо даже, похвально! Каждую мелочишку подбираете — чтоб человеку никуда уже не вывернуться… хорошо! Ну, так… Под секиру эту человека подставили, дело свое с несомненным умом совершили… хорошо! А не приходит ли вам, Дмитрий Кириллович, не приходит ли вам, мол, мыслишка иногда: что секира ваша страшная и справедливая — не секира вовсе, а… глупый, так сказать, перочинный ножик вроде?! Как, мол, тогда? Ведь для справедливости-то перочинный ножик — легковесен как будто?! и не страшен уже… и не поверишь ему, а?
— Не поверишь! — хитро блеснул водянистый глаз.
— Вот и я говорю! — все больше и больше воодушевлялся Ардальон Порфирьевич. — Вы так и скажите ему… Кому служите, мол, Дмитрий Кириллович? Какой власти? Революционной… интернациональной даже? Хорошо! А еще чему? Справедливости? Тут-то и начинается, мол, Дмитрий Кириллович! Тут-то ум ваш самый и потревожим… Не так? Вот, например, убийство.
— Ну… ну?
— …Вот, значит, вы, следователь, все это дело раскопали, ум свой — ищейку! — на человека по всем правилам натравили, убийцу в тюрьму посадили, — подавай теперь следующего! Так?
— Выходит…
— Вот я и против! Я, заметьте, против такого ремесла… Потому плохо это все для государства нашего… для революции настоящей плохо. Может, убитый-то — дрянь, а убийца приятный человек и с мозгами хорошими?! Что? Может, убийцу и не надо, заметьте, под секиру тащить?! Может, в укрывательстве этом и есть самая справедливость… служение настоящее власти! Вот вы и спросите сына вашего, Дмитрия Кирилловича…
— Опять вы про свое… Пунктик у вас свой в разговоре! — досадливо и хмуро вмешалась в беседу Ольга Самсоновна.
Ардальону Порфирьевичу показалось в этот момент, что чуть вдавленный, узкий рот ее еще больше сжался, и еще, надменней и суше стала ее усмешка. Но она не смутила Ардальона Порфирьевича: разговор со стариком Жигадло приобретал теперь для Ардальона Порфирьевича какой-то особый смысл, одному ему понятный, волнующий.
Отказаться от этого разговора он уже не хотел и не мог, так как набрел уже, — по правильному замечанию Ольги Самсоновны, — на тот самый «пунктик», который почти всегда неусыпно жил у него в мыслях.
Кто знает, — может быть, суд — впоследствии — и сделал оплошность, доверившись только спокойному и точному, как протокол, показанию Ардальона Адамейко и не прибегнув, вместе с тем, к любопытной в таких случаях врачебной экспертизе? Впрочем, как известно нам, и последнее средство судебного разбирательства не всегда убедительно и для суда, и для подсудимого: подсудимый же — в данном случае Ардальон Адамейко — не вызвал, как мы уже в самом начале сказали, ничьего подозрения о невменяемости.
