Даже споры у Лени приобрели теперь странный характер. Стоило кому-нибудь вымолвить слово, и тут же вспыхивала какая-то нескончаемая дискуссия. Причем начальный предмет ее мгновенно выветривался за ненадобностью, в итоге – крик, бестолковщина, пустое размахивание руками. С какой-то неожиданной злобой, прорывающейся в интонациях. И ладно бы еще Харитон с Мулярчиком – между ними давно что-то искрило. Но был случай, всех поразивший, когда не выдержала даже обычно уравновешенная Гермина. Спор, кажется, шел тогда о люстрациях. Почему выпустили на свободу членов ГКЧП? Судить, открыто судить, как в Германии сейчас судят Хоннекера!.. Как судили после Второй мировой войны Геринга, Риббентропа, Деница, Лея!.. Открытый процесс по делу КПСС!.. Коммунизм должен быть осужден как преступление против всего человечества!.. А из-за чего, собственно, возникла дискуссия? Отставка кого-то из министров правительства, с чем-то там не согласного. Теперь и фамилию этого министра уже не вспомнить. Да и отставка была, скорее всего, из-за того, чтобы не подпускать пирогу… У Гермины на щеках – смуглый румянец, пальцы сцепила, дробно постукивает костяшками по подлокотнику. Баскова тоже трясет, проливает из чашечки кофе – будут теперь на рукописи (только что нашлепанная статья) неопрятные пятна. Мизюня мягко оттесняет его и вытирает лужицу.
Все, разумеется, было не так уж и плохо. Газета у Лени, в отличие от большинства эфемерных изданий, без следа исчезавших уже после первых двух-трех номеров, неожиданно выжила и даже стала пользоваться некоторой популярностью. Ссылались на нее и на петербургском радио, и на телевидении. «Как пишет обозреватель сегодняшнего номера газеты „Минута“… Был, видимо, у Лени такой истинно журналистский талант: из ничего, из грязи, из картофельной шелухи слепить конфетку. Не случайно, что он и ни в каких дискуссиях практически не участвовал; больше отмалчивался, прислушивался, кивал, что, правда, не означало согласия, изредка тихим голосом предлагал: напиши об этом статью, и уже не отвязывался от человека. пока не получал требуемый материал. Вообще, вероятно, умел устанавливать нужные связи. Газеты выходила сначала лишь в качестве листка, как у всех, на двух полосах – больше фотографий и лозунгов, чем собственно текста. Да и кому было писать настоящий текст? Не Мулярчику же, не Харитону с Мареком. Не Вавику же Куликову. Потом вдруг – четыре полноценные полосы, а затем – даже вкладыш, почти полностью отданный под международные новости. Разумеется, не от собственных корреспондентов, информацию покупал, но ведь это тоже надо уметь. Соответственно изменилось и материальное положение. Завезли большие компьютеры, была поставлена железная дверь с двумя или тремя замками. Предосторожность совершенно не лишняя: если кража, то компьютеры брали как раз в первую очередь. Эта техника по тем временам стоила достаточно дорого. Теперь уже было не забежать просто так, на минуточку; пока позвонишь у дверей, пока охранник, который лиц принципиально не помнил, выяснит, кто ты и по какому делу, пока, в свою очередь, позвонит, проверит, пока дадут разрешение. Желание, естественно, уже пропадает. К себе на квартиру Леня также перестал приглашать. Ну, это понятно, кому же хочется, чтобы с утра до вечера толклась по комнатам орда разных типов – кричащих бог знает о чем и уничтожающих все съестное. Тамарка, чтобы на всех готовить, тоже была не железная. Басков теперь оставлял свои материалы у ответственного секретаря. Сам Леня Бергер вечно отсутствовал. В общем, как-то начало расползаться. Раньше, несмотря ни на какие принципиальные разногласия, все же чувствовалось, что слегка держатся друг за друга. Даже Харитон с Мулярчиком ссорились не до смерти. А теперь у каждого – свое дело, каждый по уши занят, ни на что другое времени не остается.
