— И все из-за подлости этого высокородного пирата. — Фостер плюнул коррехидору прямо в лицо.
— Сеньор капитан, смилуйтесь! — Дон Франциско протянул связанные и дрожащие руки. — Не убивайте меня! Во имя Бога, я не пират, я только скромный управляющий, исполняющий чужие приказы.
Черная всклокоченная борода Фостера ощетинилась и заходила ходуном, словно заяц на шее у злой собаки.
— Приказы? Разрази меня гром! Чьи такие приказы? Не отрицай, это было только внушение твоей собственной жадности!
Стирая с лица плевок англичанина, дон Франциско пытался восстановить свое достоинство.
— Клянусь честью матери, сеньор капитан, я лишь подчинялся непосредственным приказам моего сеньора, его католического величества короля Испании.
— Ты хочешь сказать, что испанский король собственноручно отдал приказ на такое позорное дело? Ба! Ты нагло лжешь, жадный убийца, Иуда.
Команда «Первоцвета» обозревала длинный ряд желто-серых крепостных стен, на которых кипела работа. Все распознали отчетливо слышимый грохот и скрип оружейных лафетов, устанавливаемых над парапетами, а также лихорадочную дробь барабанов. Поэтому Уайэтт счел благоразумным повторно передать на ближайший испанский военный корабль, высокобортный галион, слова о намерении капитана Фостера повесить дона Франциско де Эскобара и других, захваченных в плен, если они разрядят хоть один кремневый мушкет.
— Ты коррехидор в этой провинции, — настаивал Фостер, — поэтому взял ответственность на себя. Ну, папский пес, признавайся.
— Нет, сеньор капитан, на Святом Кресте клянусь, что я говорю только правду. — Насколько позволяли ему связанные руки, коррехидор из внутреннего нагрудного кармана своего дублета выудил свиток промокшей бумаги и с готовностью протянул его Фостеру. — Вот, сеньор инглезе, сами прочтите и убедитесь, что мне только приходилось подчиняться распоряжениям его королевского величества.
Фостер принял из его рук документ, неуверенно взглянул на него и покачал головой. Он не мог читать даже по-английски.
— Уайэтт, — рявкнул он, — идите сюда. Я хочу, чтобы вы с Уолтером передали мне все то, что поймете в этой тарабарщине.
С множеством колебаний и остановок Генри Уайэтт наконец записал перевод мастера Гудмена: суперкарго гораздо лучше владел испанским, чем он. То, что получилось в результате, оказалось одним из самых бессовестных и циничных документов, когда-либо подписанных правящим монархом христианского мира.
«В Барселоне. Май, 1585 года.
