Такое впечатление, что поколения стариков как в театре берут друг у друга одежку и переодеваются. Одежка у них идентична, до пуговицы. И лица те же, что у стариков моей юности. Сегодняшний американский или французский пенсионер не похож совсем на пенсионера пятидесятых годов и уж тем более на американского довоенного старика. Одежды ярче, разнообразнее, свежее. Тела более полные, более мускулистые, выражения лиц иные. Совсем! Лица другие! Это видно, если сравнить со старыми фотографиями. То же самое наблюдается во всей Западной Европе, и даже в Латинской Америке какой-нибудь, в Малайзии, в Сингапуре. Старики разного времени у них: разные! У нас в России молодежь — разная: узнаются по стилю одежды и причесок на фотографиях молодежь 30-х годов, 50-х, 70-х, 90-х, но вот как старики, так какой-нибудь XIX век от силы, и не выше.
Это о чем-то говорит, да? Точно! Это вопиет, орёт о том, и только о том, что у нас чудовищная стагнация общества. Что оно по сути своей старое, структура его глубоко никогда не изменялась, несмотря на потрясения, якобы глубокие, революции 1917 года. Что у нас социальный застой уже лет двести! Старики наши, как впавший в кому на чужбине эмигрант в смертном бреду начинает кричать на забытом родном языке, так старики ближе к смерти напяливают на себя родные одежды времён крепостного права, обнажая свою настоящую архаическую суть — шмыг, шлёп по улицам.
Что Россия страна старая, деревенская, крепостная — видно и в центре Москвы и в её спальных районах, а ещё сильнее видно во всяких Мытищах, Электросталях и далее. Ну конечно, она смотрит на высокую моду по ящику, но большой вопрос, что она там видит, на месте высокой моды? Наверняка не то, что другие страны. Слушают же у нас миллионы граждан английские музыкальные тексты, не понимая их смысла тотально! Опьянённые чужой «мовой».
Весь разговор, базар этот о старухах, затеян мною с целью посказать на множестве примеров, что Руси, ЭрЭфии, если она не хочет сдохнуть в своих снегах, сгнить всё утончающейся плёнкой русского народа, нужен громадный социальный слом, взрыв.
Утро. Снег. Серый кирпич пятиэтажек. Берёзы. Азия. Красноярский край. Город Назарово. Идут на работу граждане, молодежь в кожаных куртках, средний возраст потеплее закутан, в валенках и в платках. Пенсионеры, как подозрительные старые суслики у своих нор, стоят у подъездов, озирая враждебный мир. Все насуплены. Недовольны. Я смотрю на них, я приехал в Назарово, в Красноярский край, собирать материалы для книги об их земляке Анатолии Быкове, смотрю и размышляю. Они все — из прошлого. Из моего детства. Из пятидесятых годов. Это в точности Салтовский поселок, только что умер Сталин, все типажи на месте: хмурых работяг, толстых от картохи и сладкого тёста теток. Они как в холодильнике пролежали, что ли? Пятьдесят лет! И действительно ведь — прожили в социальном холодильнике — в СССР, в замороженном социальном климате.
