Соседка тихо ойкнула и запричитала:
— Идём, родимая, идём…
* * *
В госпиталь Катя не опоздала, даже пришла немного раньше. Но, войдя в перевязочную и опустившись на стул у двери, вдруг почувствовала, что теперь вряд ли сможет встать.
— Слышала новость? — затараторила Настенька, забыв поздороваться. — У Виктора Николаича невестку осколком убило. Представляешь? Внучке трёх лет нет, а уже — круглая сирота, на сына-то похоронка ещё осенью пришла! Ой, мамочки, а что у тебя с руками-то?!
Катя посмотрела на свои окровавленные, как будто изрезанные ладони, хотела что-то ответить и… провалилась в темноту.
Очнулась она на кушетке, за ширмой, укрытая стареньким пледом, выручавшим обычно во время ночных дежурств. Забинтованные руки пекло огнём, в висках стучало. Лёжа с закрытыми глазами, Катя слушала, что происходит вокруг. Канонада была почти не слышна. Кто-то здесь, за ширмой, разговаривая вполголоса, вёл приём раненых: делал инъекции, перевязки, чистил и дезинфицировал раны. Настя? Нет, не она, но голос знакомый… Да это же Антонина, операционная сестра! Почему вдруг она здесь? Где Настя, Аня?
Катя скинула плед и села, прислушиваясь. Затем не без труда сунула ноги в свои бежевые бурки (предмет зависти всего госпиталя) и, улучив момент, вышла из-за ширмы. Она рассчитала правильно: Тоня как раз закончила очередную перевязку и, отпустив раненого, делала запись в журнале.
— Проснулась? — Она отложила ручку, встала и подошла к Кате. — Ну, как ты? Получше? Почти сутки проспала!
— Как сутки?! — встрепенулась Катя.
— Спокойно, не паникуй…
— Какое «не паникуй», когда у меня дети брошены!
— Подобраны дети, подобраны! Я ж говорю, успокойся. Настя вчера была у тебя дома, всё выяснила у соседки и сообщила Старшей. Та посомневалась, но потом, всё-таки, доложила Виктору Николаевичу. Он распорядился детей сюда забрать. Они сейчас в служебке с Настей. Его внучка тоже там. А тебе Главный велел, как очухаешься, сразу к нему.
Кабинет главврача находился на втором этаже, почти напротив лестницы. Немного отдышавшись, Катя постучала в дверь, но ответа не получила. Она постучала снова и, услышав на сей раз короткое «да-да!», вошла.
Виктор Николаевич сидел за письменным столом, сцепив руки и подперев ими голову. На бледном лбу розовело, постепенно исчезая, пятно, глаза глубоко ввалились, лицо покрыто серебристой щетиной… Ни разу ещё Катя не видела его таким осунувшимся и измождённым, никогда не замечала, что он ведь уже очень пожилой и не совсем здоровый человек.
