Этот поезд часто останавливался. На некоторых остановках почти все выходили. Пёс тогда следовал за самой большой толпой, состоявшей всегда из самых спешащих людей. Пёс ожидал, что они выйдут наружу где-нибудь за городом, и он за ними. Но нет, толпа никак не поднималась на поверхность. Она устремлялась в другие кафельные коридоры, теснилась на других платформах, набивалась в другие поезда и снова из них выходила, чтоб отмеривать километры и километры подземных коридоров. И Пёс следовал за ней, семеня лапками среди несметных каблуков, которые все больше торопились и все громче цокали. И снова поезд, и задвигающиеся двери. Теперь уже город должен был остаться далеко позади. Пассажиров становилось всё меньше и меньше. Чем дальше, тем заметнее было, как они устали от долгого пути. И с каждой новой пересадкой они бежали все быстрее. И так до тех пор, пока Пёс не остался один – совсем один в опустевшем вагоне, не считая какого-то человека, который тоже был совсем один и до того усталый, что даже не замечал Пса. Когда этот последний пассажир покинул вагон, Пёс последовал надежде, что хоть он-то выйдет на поверхность. И он действительно вышел. Тяжело, ступенька за ступенькой, он поднялся по лестнице, усыпанной жёлтыми билетиками и окурками. И над их головами показалось наконец чёрное ночное небо. Вне себя от радости Пёс испустил победный клич и в три прыжка оказался на воле.
Потрясение, которое он тут испытал, не поддаётся описанию. Оно настолько парализовало его, что он как плюхнулся задом на тротуар, так и остался сидеть и целую вечность не мог сойти с места. Вокруг него возвышались спящие фасады громадных домов. Не просто каких-то там домов. Тех самых, около которых он решил следовать за толпой в зияющую дыру! Он сразу узнал журнальный киоск, закрытый ставнями, магазины с опущенными жалюзи, пустые конторы с тёмными окнами. Он вернулся на то же место! Соседние переулки и широкий проспект были по-прежнему ярко освещены. Но совершенно пусты. Сидя неподвижно, как каменная статуя, Пёс выл, выл, не переводя дыхания, закрыв глаза, закинув голову, сведя рот в кружок… Не исключено, что он так и выл бы по сей день, если бы чей-то голос не прошептал вдруг прямо у него над ухом:
– Нет, кроме шуток, ты весь квартал решил перебудить или как?
Пёс подскочил, а приземлившись, весь ощетинился и ощерился. То, что предстало его взгляду, было самым жутким видением, какое только можно вообразить! Во-первых, глаза. Жёлтые, горящие, немигающие. Потом страшная пасть, чёрная, искривлённая свирепой ухмылкой, обнажая клыки, мощные, как крючья, на которых подвешивают мясные туши. На макушке гребень щетинистой шерсти. Дикая расцветка – грязно-жёлтая с чёрными полосами. А особенно поражало то, что передние лапы, обрамляющие могучую грудь, были гораздо длиннее и массивнее задних. Видение было раза в три-четыре больше Пса и не двигалось. Пёс тоже не двигался, только рычал, ощетинившись и готовясь дорого продать свою шкуру. Теперь он вспомнил, что ему уже доводилось видеть нечто подобное. Однажды Пом, держа на коленях раскрытую книгу, показала ему одну картинку:
