– Забрать твое пальто?
– Нет, я не раздеваясь, – отказался я. У него дома было холодно.
Мы прошли через унылую гостиную с двумя креслами перед затухшим камином.
Дюжина пластиковых стульев, поставленных в ряд, спинками касались стены. Окна закрывали ядовито-зеленые занавески. Над каминной полкой бросалось в глаза дубовое распятие. Мы присели. Жесткая старая кожа моего кресла скрипнула.
– Ну, – сказал Фил. – Вот и мы.
В логике ему отказать трудно. Вот и мы. В его холодном доме. Может, мне не следовало приезжать?
– Ты не собираешься предложить мне промочить горло? – спросил я несколько язвительно. – Это же правило гостеприимства. Где твои манеры? Предложить чашку чаю, например. Ты, конечно, не забыл про манеры? Я прав?
– Извини, отец, – ответил Фил, вскочив с места. Почему он не может называть меня папой, как в детстве? – Чай есть, молока нет. Хочешь, я выйду куплю?
– Обойдусь без молока, – ответил я. Я не хотел чаю, я хотел только, чтобы он вел себя пристойно. Он пошел на кухню ставить чайник, и я последовал за ним.
Фил работал лаборантом с тех самых пор, как окончил университет. Сейчас он занимался исследованиями образцов кожи человеческих задниц; во всяком случае, так он мне сказал. Будучи тремя годами старше Чарли, Фил изучал биологию в Даремском университете и вот во время занятий биотоксинами увлекся идеями христианского фундаментализма.
У меня в голове не укладывается, как это ученый может заявить такое: я верю в то, что каждое слово Библии – непреложная истина? В спорах с ним я ничего не добился и давно выдохся в поисках доводов. Одетый в свою униформу – белая рубашка, черные брюки, лоснящиеся на коленях, и черные лакированные туфли, – он стоял спиной ко мне, когда закипел чайник. Я глядел на него и думал про них обоих – про Чарли с ее опиумом и про Фила с его христианством – и, прости меня господи, не мог решить с уверенностью, чья беда горше.
Он заварил нам чай одним пакетиком на две кружки, да еще и отжал его ложкой. Я бросил себе в кружку второй.
– Просто для вкуса, – сказал я.
Он развел руками на мою расточительность и отвернулся.
В гостиной, под мрачным распятием, я рассказал ему, что случилось с его сестрой. Он сидел положив руки на колени, подавшись вперед и слегка наклонив голову, всем своим видом показывая: «Я весь внимание». Когда я сообщал ему подробности, он подносил пальцы к носу и лицо у него принимало выражение глубокого раздумья. Я хотел услышать, что он думает обо всей этой истории, но прошло несколько минут, прежде чем он поделился со мной своим мнением:
