На обратном пути Коля молчал, я глядел на ведра буряков и корзины яиц вдоль дороги, гуманный плакат «Бережить мурашок!», фанерного лося с неожиданной надписью «Ксюха», похожие на валуны палеолита скирды в полях, — и думал о том, что точка на графике обозначилась, хотя я так и не нашел место, куда приходили из Киева пароходы и где пьяный дед Сергей орал: «Прыгай!»
Там, где обычно поворачивают налево, на Пицунду, мы уходим резко вправо, вскоре оказываясь в Бзыбском ущелье. Быстрая Бзыбь вьется вьется по дну, а вверх в обе стороны поднимаются горы — так круто, что сразу видны три времени года. Внизу свежая зелень кустов и травы, выше — осенняя желтизна деревьев, поверху — белые от снега и инея хребты. Хотя на дворе конец октября, зима уже явственна на подъеме к Рице в Юпшарском каньоне, тем более выше. Только что утром мы примеривались остаться в Сухуми, где вода была на два градуса теплее воздуха, а озеро Рица все в изморози, и горы вокруг в клочьях холодного тумана. Никого.
Никого во всей Абхазии, даже в теплом Сухуми. Плотность населения приближается к полярной: из республики уехали грузины, составлявшие большинство. По набережной, вдоль пустых коробок некогда шикарных гостиниц и ресторана недоуменной праздности прогуливаются мужчины. Сквозь зияющие оконные проемы видна пышная зелень: успела вырасти, с войны прошли уже годы. Даже симпатично, когда из окна выглядывает не постоялец, а ветка акации.
Мужчины останавливаются выпить кофе под пальмами возле аляповатых теремков, особенно уродливых на фоне прекрасных белых руин прежней сухумской роскоши. В руинах — легендарные рестораны «Амра», «Нартаа», «Диоскурия», описанные Фазилем Искандером. Без упоминания этого имени не обходится ни одна беседа. Когда я говорю, что знаком с ним, взгляды скользят мимо, разговор продолжается без паузы: мог бы сам сообразить, что здесь все так говорят. Сразу несколько человек бросаются показать живописно неряшливый дворик, «где вырос Фазиль»: всё при деле. Похоже, мужское гражданское население делится надвое — кто выращивает на своем участке мандарины, кто получает смешную зарплату в министерствах и департаментах, которые ничем не управляют: нечем. На лицах мужчин непреходящее выражение растерянности.
Женщин почти совсем не видно. Польский журналист Юзеф еще в самолете был настроен критически: «Я знаю этих кавказских женщин. Первым делом надо ей сбрить усы. Но и потом у тебя есть только два часа, потому что начинает расти снова». Сейчас Юзеф огорчен тем, что на пустынных улицах не находится подтверждения, и склонен к меланхолии. «Я теперь стал любить, когда вижу мало женщин. Я седой, лысый, у меня подагра, я понял, что мне не надо смотреть на этих молодых. Вот целлюлит, тромбофлебит — это для меня. Пятьдесят пять, шестьдесят. Варикозное расширение вен — это мое. Ты еще поймешь». Из магазина под вывеской «Наливные французские духи» выходят две стройные девушки, и Юзеф с досадой отворачивается. По-настоящему оживленно зато было у пограничного перехода через Псоу. Тысячи снуют по мосту в обоих направлениях с мешками и ящиками: здесь источник жизни. Из Абхазии в Россию тащат мандарины и хурму, из России в Абхазию, через Сочи и Адлер, — всё. Муку, сахар, электрические лампочки, мыло, сигареты, макароны, общие тетради, консервы. Вдоль шоссе — ларьки, будки, склады. «Продается торговая точка», «Сдается под затарку», «Кофе с булочкой очень теплое».
