– Вы же понимаете, товарищ, что все это – происки мировой буржуазии. И нам, именно сейчас, когда мы понесли такую утрату, предстоит выяснить, кто стоял за этим... не будем даже называть этого отпетого негодяя, этого...
Когда он пошел объяснять про заговор мировой буржуазии, кажется, третий раз, Рыжов протянул руку и попросил спокойно:
– Материалы можно посмотреть?
– Что же, смотрите.
Документов было немного, да их и не могло быть много, с момента преступления прошло всего-то несколько часов, менее полусуток. И все же они были, и по ним вырисовывалась очень неприглядная, даже обидная какая-то картина, едва ли не бытовуха, едва ли не грязный адюльтер, из-за которого этот самый Николаев и вооружился, перехватил Сергея Мироновича в коридоре и застрелил, как незадачливый муж обычно стреляет в удачливого соперника... Того, что искал в этих документах Рыжов, не было и не могло быть.
Фигура самого Николаева была представлена довольно убого, посторонний человек, ну, почти посторонний... И вдруг – такие страсти, такие действия, что только очень сильной и волевой личности свойственны. Вот и все, больше ничего стоящего... Никакая не верхушка партии, как говорил Сталин, тут не могла быть под прицелом, единичный случай, если только...
Рыжов отвлекся от своих мыслей только когда толстяк, который, оказывается, терпеливо ждал, когда он прочитает бумаги, спросил его, снова едва не срываясь на крик:
– Прочитали? Тогда я попрошу с вас расписку об ознакомлении с материалами... Таков порядок.
Рыжов насписался, и ушел. Заехал в гостиницу, собрал вещи, расплатился, и поехал на вокзал. О Смеховом он вспомнил лишь когда уже расплачивался за билет, оставил ему записку, где приказывал возвращаться в Москву, не теряя времени.
И уже в поезде, куда залез, сломав, кажется, всю очередь, когда стал немного успокаиваться, посматривая на обычную вагонную жизнь, на пассажиров, стелющих постели, на проводника, обошедшего всех с билетной суетой и начинающего разносить чай, посматривая за стекло, на привычную уже темень, он стал думать сколько-нибудь спокойно.
И не о том, что с ним произошло, и как он во всей этой истории глупо метался от одного человека к другому, как терял время, и в общем-то, как неприглядно и неудачно вел свое расследование... А о том самом крикуне на Гороховой, который дал ему почитать материалы дела. И мысли эти были почти такими же кислыми, как перегар после водки, когда он очнулся в своем номере после ночной попойки и дневного сна.
