Побрившись и одевшись, Рыжов выглянул в окошко, пробуя разобраться, каково ему будет, когда он окунется в эту снежно-мокрую хмарь. Да, тьма тут, на севере, стояла другая, чем в Москве, к ней следовало как-то привыкать, она длилась дольше и была гуще, даже чтобы бродить в ней, следовало уговаривать себя, едва ли не заставлять.
Администратору гостиницы он оставил записку, адресованную Смеховому, мол, в связи с новыми, открывшимися обстоятельствами он выезжает в Петразаводск на пару дней. А Смеховому с Мурандоном приказывает продолжать допросы в Крестах. Номер в «Астории» Рыжов оставил за собой, из вещей взял оружие и свежее белье, все вполне поместилось в одно отделение портфеля.
Билеты достал легко, его корочки оказали обычное действие, но покупка билетов все же вызвала напряжение. Он ждал поезда в пустом станционном ресторане, подумывая, что неплохо бы устроить себе ранний завтрак, вот только за полукруглым стеклянным прилавком никто не появлялся, хотя свет горел, и даже стулья были выставлены в ожидании посетителей. Его расспросы патрульных милиционеров, когда откроется это заведение, ни к чему не привели, они то ли действительно не знали расписания, то ли не хотели выдавать его, как военную тайну. Хотя документы, на всякий случай, проверили.
Придремывая на неудобном стуле, он продолжал внутренне ругаться. Это надо же, отправили его в Ленинград быстро и очень тихо, чтобы попасть к шаманам в Кресты пришлось ждать, хотя куда эффективнее было бы это устроить из Москвы, с документами при подписях соответствующих начальников. Даже людей из его группы предложили не браться, кроме Смехового... И вдруг оказалось, что тут, в самом Ленинграде его задание почти ни для кого не является секретом, и ему звонят незнакомцы, чтобы дать наводку... В общем, решето, а не секретность.
Ресторан так и не открылся, пришлось просить проводника приготовить чай, зато у него удалось выпросить половинку какой-то таинственной сушеной рыбки и пачку печенья, смахивающей на моряцкие галеты, и жесткие настолько, что он не сумел отмочить в чае даже одну галетину, прежде чем устроился спать хотя бы сидя.
Петразаводск ему понравился сразу. Тихий, провинциальный, с той северной мягкостью, которую Рыжов уже научился замечать и которая начинала ему нравиться больше, чем чрезмерная московская бойкость. Люди тут казались уверенными в себе, на улицах часто попадались моряки, к чему его глаз не был привычен. Да и среди штатских, как он скоро понял, было немало рыбаков, которые чем-то неуловимым выделялись в любой толпе.
