– Вы слышали, что сказал Моррель? – осторожно напомнила ему Мэйсон.
– Моррель – идиот.
Мэйсон была слегка шокирована таким заявлением.
– Говорят, его авторитет непререкаем. Когда решается, что считать искусством, а что нет, за ним остается последнее слово.
Незнакомец по-прежнему неотрывно смотрел на портрет. В ответ на ее замечание он лишь небрежно пожал плечами:
– Когда-то Моррель был корифеем. Но мир не стоит на месте. Теперь Моррель не заметит новаторской работы, даже если она укусит его за ж… – Только теперь он обернулся и одарил Мэйсон дерзкой мальчишеской улыбкой. – Но волноваться не стоит. Мы его уговорим.
Последнюю фразу он произнес, доверительно понизив голос. Он возбуждал ее все сильнее. Теперь Мэйсон смотрела на него с особой пристальностью. В его темных глазах плясали веселые огоньки, словно приглашая поиграть. Она не могла решить для себя, следует ли понимать тот озорной огонек как непристойное предложение, или это у него такое природное обаяние. Как бы там ни было, сексуальный магнетизм в нем был развит настолько, что у Мэйсон участилось дыхание. Лицо его при пристальном рассмотрении было словно соткано из причудливых контрастов. С одной стороны, он был элегантен, с другой – в нем было нечто грубо чувственное. Особенно это касалось его рта. Для женщины такая комбинация была убийственной. Глядя на эти губы, такие полные, такие откровенно плотские, Мэйсон поймала себя на том, что облизывается.
– Художница была моей сестрой, – сказала она, лишь бы за что-то зацепиться.
– Я знаю. Мне про вас говорили.
Он на какое-то время задержал взгляд на Мэйсон, по достоинству оценил увиденное и снова уставился на картину. После неловкой паузы Мэйсон решилась спросить:
– Вы назвали эту работу откровением. Что вы имели в виду?
– Я хочу сказать, что это один из самых необычных примеров авторского взгляда, что мне довелось видеть.
Мэйсон старалась ничем не выдать своего возбуждения.
– Почему вы так думаете? – спросила она как можно небрежнее.
– Во-первых, еще ни один художник не передавал тревожность современной жизни так образно и живо. Задний план каждой из представленных тут работ скрывает угрозу – образы уродливы, гротескны, ужасны. И в то же время ее страстная техника, выразительность цвета – все это превращает уродство в красоту.
У Мэйсон подпрыгнуло сердце. Он понял именно то, что она старалась передать!
– Более того, угроза заднего плана в дальнейшем нейтрализуется центральной фигурой. Это всякий раз молодая женщина. Все эти женщины лучатся красотой, чистотой, силой духа и сознанием собственной чувственности, которая преобразует нищету и ужас мира, что их окружает. Вначале картины кажутся пессимистичными, но чем больше смотришь на них, тем очевиднее становится, что они полны надежды, что они по-настоящему жизнеутверждающие. Посмотрите на эту. Явно здесь изображены катакомбы. Женщину окружают ряды человеческих черепов. Слишком настойчивое напоминание о бренности жизни. И в то же время, смотрите, какая в этой работе мощь. И в свете этой художественной мощи даже неизбежность нашего конца кажется красивой.
