Взрыв света из потолочных ламп. Отсек залит светом.
– ЧТО ЗА ИГРЫ В МИККИ МАУСА ВЫ ТУТ УСТРОИЛИ? ВО ИМЯ ХРИСТА ВСЕВЫШНЕГО – ЧТО ВСЕ ЭТО БЫДЛО ДЕЛАЕТ В МОЕМ ОТСЕКЕ?
Сержант Герхайм надвигается на меня, как бешеный пес. Его голос разрывает отсек на части:
– ВЫ ПРЕРВАЛИ МОИ СЛАДКИЕ СНЫ, ДАМОЧКИ. ДУМАЮ, ВАМ ПОНЯТНО, ЧТО ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ. ПОНЯЛИ, БЫДЛО? А СЛЕДУЕТ ИЗ ЭТОГО ТО, ЧТО КТО-ТО ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ЧТО ДОБРОВОЛЬНО РЕШИЛ ОТДАТЬ СВОЕ ЮНОЕ СЕРДЦЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ, МАТЬ ВАШУ ТАК!
Леонард слетает со шконки, разворачивается лицом к сержанту Герхайму.
Весь взвод уже на ногах, все ждут, что предпримет сержант Герхайм, и все уверены, что поглазеть на это стоит.
– Рядовой Джокер. Говнюк! На центральный проход.
Шевелю задницей.
– АЙ-АЙ, СЭР!
– Ну, гнида, докладывай. Почему рядовой Пайл после отбоя не в койке? Почему у рядового Пайла оружие в руках? Почему ты до сих пор ему кишки не вытоптал?
– СЭР, рядовой обязан доложить инструктору, что у рядового... Пайла... полный магазин, магазин примкнут и оружие готово к бою, СЭР.
Сержант Герхайм глядит на Леонарда и кивает головой. Тяжело вздыхает. Комендор-сержант Герхайм выглядит невероятно смешно: белоснежное исподнее, красные резиновые шлепанцы, волосатые ноги, покрытые наколками предплечья, пивной животик и рожа цвета свежей говядины, а над всем этим, на лысой башке – зеленый с коричневым «Медвежонок Смоуки».
Наш старший инструктор вкладывает все свои недюжинные способности по устрашению личного состава в голос, который как никогда похож на голос Джона Уэйна на Сирубачи:
– Слушай сюда, рядовой Пайл. Приказываю – положить оружие на шконку и -
– НЕТ! Я ЕЕ НЕ ОТДАМ! ОНА – МОЯ! СЛЫШИШЬ? ОНА – МОЯ! Я ЛЮБЛЮ ЕЕ!
Комендор-сержант Герхайм окончательно выходит из себя.
– СЛУШАЙ СЮДА, ДРАНЫЙ СРАНЫЙ ГОВНЮК. ПРИКАЗЫВАЮ ОТДАТЬ МНЕ ЭТО ОРУЖИЕ, ИЛИ Я ТЕБЕ ОТОРВУ ЯЙЦА И ЗАБЬЮ ИХ В ТВОЮ КОСТЛЯВУЮ ГЛОТКУ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ, МОРПЕХ? ДА Я ИЗ ТЕБЯ СЕРДЦЕ СЕЙЧАС ВЫШИБУ, МАТЬ ТВОЮ!
Леонард направляет ствол прямо в сердце сержанту Герхайму, ласкает предохранительную скобу, нежно поглаживает спусковой крючок...
И вдруг сержант Герхайм стихает. И выражением глаз, и всем своим обликом он становится похож на странника, вернувшегося домой. Он – хозяин, и ему в полной мере подвластны и он сам, и мир, в котором он живет. Лицо его обретает какую-то леденящую кровь красоту, по мере того как темная сторона его натуры выползает наружу. Он улыбается. В этой улыбке нет ни капли дружелюбия, эта улыбка исполнена зла, как будто это не сержант Герхайм, а оборотень, человек-волк, обнаживший клыки.
