Поэтому у меня было полное право ознакомиться с содержимым конверта. К тому же она сама спрашивала, нужны ли мне эти бумаги, а значит, хотела мне их отдать. Ну так я их возьму.
Я тут же выхватил конверт, открыл его и, убедившись в том, что это записи Эрона обо мне и о том, что со мной приключилось, решил взять бумаги с собой. Что до остального содержимого сумки, то там лежал дневник Меррик, дневник, читать который у меня не было никакого права (скорее всего, она использовала сложнейший французский шифр), пистолет с перламутровой ручкой, бумажник, набитый деньгами, дорогая сигара с этикеткой «Монте Кристо» и маленький флакончик одеколона «Флоридская вода».
Сигара заставила меня призадуматься. Разумеется, она приготовила ее не для себя. Сигара предназначалась для маленького Папы Легбы. Она привезла с собой статуэтку, «Флоридскую воду» и сигару – значит, заранее готовилась к колдовству. Да, поведение Меррик вывело меня из равновесия, но разве мог я ей помешать?
Я вернулся в гостиную и, стараясь не смотреть на статуэтку, которая казалась живой, схватил с импровизированного алтаря свое вечное перо, нашел в среднем ящике богато украшенного французского письменного стола почтовую бумагу с логотипом гостиницы, сел и написал записку:
"Что ж, моя дорогая, тебе удалось произвести впечатление. Со времени нашей последней встречи ты научилась многим новым трюкам. Однако я требую объяснить, зачем тебе понадобилось колдовать.
Я забрал бумаги Эрона. А также свой носовой платок и вечное перо. Можешь оставаться в гостинице, сколько тебе заблагорассудится.
Дэвид".
Послание получилось коротким, но после всего пережитого меня не тянуло на многословие. А кроме того, во мне росло неприятное чувство, что Папа Легба сердито смотрит на меня со своего разоренного алтаря. В приступе раздражения я добавил постскриптум:
«Эту ручку мне подарил Эрон!»
Вот теперь было сказано все.
С тревожным чувством я вернулся к алтарю и обратился с приветствием и молитвой к духу статуи – к тому, кто открывал врата Царства Небесного, – сначала на португальском, а затем на латыни. «Позволь мне во всем разобраться, – молился я, – и не воспринимай как оскорбление мои поступки, ведь я стремлюсь только к знанию и не хочу выказать неуважение. Не сомневайся в том, что я признаю твою силу. Будь уверен в моей искренности».
После этого я обратился к своей памяти не только за фактами, но и за ощущениями и сказал духу, заключенному в статуе, что я предан богу по имени Ошала
