Аркадьева вытянула из пакета дары, что муж таскал на работу. Жалость заволокла глаза, гладила вещи, как кочевник в безводной пустыне последнюю флягу воды: удачно, если роман с Крупняковым завяжется не надолго, до отъезда, чтоб уложиться, разрыв покажется естественным, амуры не затянутся и по возращении ее вроде будут ожидать.
Настурция маялась зубом, и Колодец сострадал ей неподдельно, желая припомнить призрачное соображение, нет-нет мелькавшее перед его мысленным взором, будто в ночи тенью шмыгала летучая мышь. Цоп! Вот оно. Бабка! Надобно сейчас тащить Настурцию к бабке, проверить ее чудодейственную силу, а не то прибудет Шпын, а бабкин дар потускнел или вовсе испарился. Неудобно - Шпын с дарами, сродственника приволок, а тут волшебство не ко времени истаяло.
Настурция меж уколами боли, переворачивающими, искажающими лицо до неузнаваемости в мгновения недолгого облегчения, скорее напоминающего дурнотный сон, исподлобья поглядывала на Мордасова. Безразличен к ее страданиям, глаза под затемненными очками едва видны, будто рыбки на дне давно нечищенного аквариума. Весь в подсчетах и прикидках на будущее, как-то он ощутит себя с пол-лимоном, а может Колодец на большее нацелился; в нем мелкости нет, в его тщедушной жилистой фигурке запрятана мощь, недаром пьянчуги из тех, что мозг уж растеряли, а силы сохранили благодаря Мордасову, звериным нюхом выучивали немалую беду, ожидающую каждого, кто с ним свяжется.
Попили рыжухиного кваса. Настурция сдернула с полки кофту, отложенную падшей дочери Рыжухи:
- Может себе оставить? - и не выпуская тряпки, - у-у-х! ой! мама родная! ой!
Колодец решительно тронул россыпь выручающих дощечек на дне нижнего ящика стола, откопал "Санитарный день", вывесил рядом с входной дверью на гвозде меж окон, набросил крюк, переложил бумажник во внутренний карман.
- Вот что, цветик зубострадательный. Пошли, - кивок на заднюю дверь.
- Куда? - Настурция дернулась, вцепилась зубами в запястье и завопила по-кошачьи.
Колодец рванул женщину на себя.
- К бабке пошли! Помирит тебя с болью, хоть на полсуток, а завтра к врачу пошлепаешь.
Охая и причитая, Настурция выбралась на улицу, слезы размыли тушь на ресницах, по щекам бежали черные струйки, - родные сестры побитых дождем пыльных окон комиссионного.
Стручок привалился хозяйски к багажнику машины Колодца, кепчонка поражала числом изгибом козырька и засаленностью, хоть масло жми. Карманы потертого пиджака с чужого плеча распирали невысокие флаконы. Приятельницы Настурции из парфюмерного отдела своей выгоды не упускали: на одних диорах не уедешь, нужен массовый потребитель! Стручок, как раз и слыл цветом массового потребителя. Мордасова Стручок узрел в последний миг, размахивая серо-черными в мозолях ладонями перед носами дружков, руки Стручка застыли, как кукольные, будто кукловоды натянули нити и замерли. Поза лжевладельца машины взбесила Мордасова.
