Я перевел взгляд на лавку, где находились болельщики, и от удивления едва не разинул рот. Вторым справа сидел не кто иной, как сам Шашлык. Его лицо напоминало свиной окорок, долго вялившийся на солнце. Глаза заплыли жиром, и сквозь эти щелочки он вряд ли мог разглядеть меня. Тем не менее рисковать я не стал и, свернув к самой кромке воды, смешался с толпой праздношатающихся. Я поймал себя на мысли, что живой Срань Иванович для меня предпочтительнее, чем мертвый. Но и опаснее.
Прежде чем отправиться в свои новые апартаменты, я постоял на дюнах и полюбовался заходом солнца.
В Анголе вечерние зори напоминают остановившуюся раскаленную лаву. На такое небо жутко смотреть, а когда глядишь, в голову лезут мысли не лирические, а о конце света.
Молоденькая парочка прошла в обнимку в сторону корпуса. Им наплевать на все сложности мира, они балдели от самой простой близости.
Естественно, я тут же подумал о Велте — на душе потеплело, никаких пошлых фантазий, просто возникла перед мысленным взором как живая. Скоро увижу воочию. Завтра похороны ее мужа.
Ночь пройдет быстро, а утром, часов в пять, я отправлюсь в Пыталово.
Перед тем, как пойти спать, я спустился вниз и направился в сторону улицы Йомас, где возле кинотеатра находятся телефоны-автоматы. И первый же звонок — по-снайперски в точку. Я сразу по голосу узнал Сухарева. Он говорит с такими затяжными паузами, словно собирается прожить двести лет.
— Если завтра свободен, давай где-нибудь встретимся, — сказал я.
— А кто это? — не врубился сразу Сухарик. Пришлось напомнить о полковой гауптвахте, где он ходил в замах начальника.
— Твой бывший клиент, которому ты на губу таскал грецкие орехи. Вспомнил?
Хоть тугодум, но про орехи вспомнил: наверное, никто за время его службы с такой просьбой к нему не обращался.
— А-а-а… Зачем встречаться?
— К общему интересу, — сказал я и стал ждать, когда кончится вечная пауза.
— Ладно, где?
— На привокзальном почтамте… Послезавтра.
— Только предупреждаю: если хочешь меня использовать…
— Договоримся, Сухарик. В шесть вечера и без опозданий.
