Мальчугану захотелось есть, и он глазами поискал вокруг себя что-нибудь съедобное. Но ничего кроме аира не обнаружил: выдернул из земли самый толстый стебель — белый, жирный — и, не раздумывая, засунул его себе в рот. Откусил и с аппетитом стал хрумкать. Потом он угостил аиром маму Олю, и та, не удивившись такой снеди, тоже откусила свою долю.
Волчонок помычал — что-то, видно, хотел сказать маме Оле, но в этот момент между ним и матерью проныла пуля и одновременно с этим, на горе, раздался выстрел. Пуля ударилась в крупный серый валун, что лежал на другом берегу Лжи, расплющилась об него и рикошетом чиркнула по Ромкиному плечу. Лоскут рубашки вместе с лоскутом кожи улетели в траву. Мама Оля бросилась к сыну, закрыла его собой и, не дожидаясь второго выстрела, покатилась с ним в речку. В воду шлепались капли крови, которые тут же уносились водой.
Позже, когда все встанет на свои места, когда люди узнают о море пролитой крови, они обязательно оставят в своей памяти место для всех неизвестных и невыявленных, в том числе и Ромкиных капель крови, пролитых большими и малыми ранами…
На хутор они возвратились далеко за полдень. Их встречали все его обитатели — они сидели на заворе и как зачарованные смотрели в сторону поворота.
Карданов уже успел вернуться из своей «экспедиции», накосить Адольфу травы и поругаться с Александром Федоровичем. Затем он дважды ходил к повороту и каждый раз возвращался один.
Первым их увидел Гришка: «Вон, идут как миленькие». — «Да не может быть, укуси их муха!» — забасил Карданов. Пока он раздумывал, что делать — остаться ли на заворе или спуститься к ним навстречу — все мелкое семейство хутора с гиком и визгом ринулось на большак. Ромку чуть с ног не сбили и в суматохе больно потревожили рану. А затем — разговоры, разговоры, которые потихоньку затухали, словно растворялись в голубоватой прозрачности вечера.
Пока девчонки дули на рану и перевязывали ее, Гриха мигом слетал куда-то за баню и вернулся с ракетницей. Увидев ее, Ромка просиял: давно он хотел подержать ее в руках, но вот, оказывается — пока не обидят, хорошего нечего ждать. Он взял ракетницу двумя руками, а она не слушалась, норовила дулом клюнуть землю. Затем он повернулся лицом, к синим далям, где в предвечернем свете еще отчетливо различались три вяза, направил ракетницу в их сторону и нажал двумя указательными пальцами на курок: «Пуф, пуф, пуф!» Он целился в того, кто днем вышагивал по красной кирпичной дорожке у комендатуры, изнемогая под бременем раскаленного на солнце автомата и неотвязности семечковой шелухи.
